Мойте руки перед бедой

– Как сказал Понтий Пилат: «Мойте руки перед бедой», а он знал, о чём говорил, – горько пошутил Тимофей Иванович и, тут же отбросив язвительный тон, спокойно продолжил: – Кто будет руководить? Этот самовлюблённый и тщеславный Бося? Причем, насколько тщеславный, настолько же и глупый. Или может пьяница Полковник? Или садист Крысолов. Как там его зовут?.. – вполголоса произнёс старик.

– Костя, – подсказал Свистунов. Тимофей Иванович вновь наклонился к таракану и подложил тому ещё крошек. Аркадий с благодарностью посмотрел на старика, ухватил несколько крошек и убежал под плинтус.

– Гляди-ка! – воскликнул Тимофей Иванович. – Запасы себе создаёт. Как вам это нравится? Н-да…чувствую нас ещё и голодные времена ожидают.

За окном вставало кровавое солнце. Над сизым покрывалом утреннего тумана возвышались куцые купола церкви, всё остальное – скверик с памятником, кусты сирени, сосновый бор – было скрыто от человеческих глаз густой пеленой. Впрочем, этот пейзаж оставался недоступен и взорам больных – закрашенные серой краской окна препятствовали этому.

Где-то там, вдали, на землю должен был упасть первый луч солнца, однако этого не случилось. Уже более суток этот оптимистичный предвестник нового дня блуждал по запылённым углам и сырым подвалам больничного корпуса, теряя надежду вновь обрести свободу.

Это маленькое происшествие осталось за пределами внимания всего сущего, и только обильно выпавшая роса оплакивала потерю первенца света.

Тимофей Иванович сидел, сгорбившись, и задумчиво смотрел в пол. Если бы не полумрак, можно было бы увидеть, что в глазах его стоят слёзы. Воспользовавшись тем, что Свистунов склонился над кружкой, старик рукавом казенного халата быстро вытер лицо и взял кусочек сахара.

Молчание прервал Семён Семёнович:

– Что, так теперь всегда так будет?

– Думаю, да, – шёпотом отозвался Тимофей Иванович.

Предмет вопроса, как и ответа не прозвучал вслух, но оба собеседника понимали, о чём идёт речь. Это чувство понимания сейчас ожило в каждом из них. Оно готово было вырваться наружу истерикой, неуправляемой паникой, но этого не случилось лишь только потому, что и тот, и другой обитатель палаты пока были в состоянии себя сдерживать.

Человеческая оболочка в любой момент грозилась лопнуть, а ледяная вспышка неудержимого ужаса, разрывая натянутую сеть нервов и разбрасывая замерзшие капли крови, могла вырваться наружу. Имя этой разрушительной силе – страх.

Заморозки жутких предчувствий постепенно разрастались и охватывали каждую клеточку мозга и всего тела. Наконец Свистунов не выдержал и тихо промолвил:

– Скорее бы всё устаканилось.

Ответом было гробовое молчание, и тогда взволнованный Семён Семёнович продолжил шёпотом:

– Ну, не может же так быть всегда. Когда-то должно войти в обычное русло?

Тимофей Иванович на этот раз ответил и тоже шёпотом:

– Всегда – нет. Обаче, от этого нам с вами легче не станет.

– Это что это за слово такое вы употребили? – удивился Свистунов.

– Это слово означает в переводе со старославянского языка – «впрочем».

– Понятно. А почему легче не станет? Ведь все- таки власть избрана. И нового начальника службы безопасности тоже выбрали. Демократия – таки власть народа, – попытался размышлять Семён.

– То-то и оно, что народа. Власть народа – это кого конкретно?

– Ну… – робко начал было говорить Свистунов и тут же умолк.

– В данном случае – «больниционеров», как они себя называют. Что такое демократия? – задал вопрос Тимофей Иванович и сам тут же ответил. – Это когда народ может свободно выражать свою точку зрения, может выражать протесты путем собраний и демонстраций, но при этом власть всё равно будет делать ровным счётом то, что ей заблагорассудится. И законы будет принимать нужные ей, и силу применять против тех, чья власть ныне главенствует, сиречь против народа. А уж демократические выборы так это и вовсе верх лицедейства и лжи. А уж, как правитель распоряжается чужим имуществом, в нашем случае государственным достоянием, мы прекрасно знаем. При этом, как правило, ярые сторонники беспредельной демократии и честных выборов – это так называемые либералы, а собственно либерализм – средство разрушения государства, а отнюдь не средство достижения свободы для народа. Для того, чтобы обелить либерализм, стали очернять такое понятие, как консерватизм.

– Странно, а я полагал… – попытался возразить Семён.