Мойте руки перед бедой

– Тс-с-с, – почти бесшумно остановил собеседника Тимофей Иванович. Он внимательно слушал речь главного врача, а тот продолжал не менее гладко и умно говорить: «…Человек начинает понимать, что счастье невозможно в одиночку: что личного счастья надо искать в «счастии» всех – в «счастии» всего человечества. Вместо отрицательных велений христианской нравственности: «не убей, не укради» и т. д., появляются положительные требования общечеловеческой нравственности, несравненно более широкие и беспрестанно расширяющиеся. Вместо велений бога, которые всегда позволялось нарушать, лишь бы потом искупить грех покаянием, является простое, но несравненно более животворное чувство единства, общения, солидарности со всеми и каждым. И это чувство подсказывает человеку: «Если ты хочешь счастья, то поступай с каждым человеком так, как бы ты хотел, чтобы поступали с тобою».

– Вот мерзавец! – не выдержал Тимофей Иванович, – всё переврал! А последнее так и вовсе из библии процитировал, таки её же и опровергая.

– Тс-с-с, – на этот раз Свистунову пришлось успокаивать приятеля, чтобы он не был услышан бдительными больницонерами, а Тимофей Иванович, казалось, был готов вскочить и вступить в опасную, грозящую для него роковыми последствиями, полемику с оратором. Но тому было некогда обращать внимание на реакцию бывших соседей по палате, и старику пришлось выплеснуть словесные эмоции Свистунову: «Он приводит, практически, цитату из Евангелия от Матфея и его же, Евангелия, словами и опровергает!»

Самозабвенная речь тем временем, продолжалась: «Покуда у нас будет оставаться каста людей, живущих в праздности, под тем предлогом, что они нужны для управления нами – эти праздные люди всегда будут источником нравственной заразы в обществе. Человек праздный, вечно ищущий новых наслаждений, и у которого чувство солидарности с другими людьми убито самыми условиями его жизни – такой человек всегда будет склонен к самой грубой чувственности: он неизбежно будет опошливать всё, до чего прикоснется. Со своим туго набитым кошелем и своими грубыми инстинктами, он будет развращать женщину и ребенка: он развратит искусство, театр, печать – он уже это сделал; он продаст свою родину врагу, продаст ее защитников; и так как он слишком трусоват, чтобы избивать кого-либо, то в тот день, когда бунтующийся народ заставит его дрожать за кошель, – единственный источник его наслаждений, – он пошлет наёмщиков избивать лучших людей своей родины».

– А вот с последним я согласен, – продолжал своеобразный очно-заочный спор со своим оппонентом Тимофей Иванович, – только какое это имеет отношение к правящему классу? Управлять это тоже работа, причём, гораздо более опасная и ответственная. Тому, кто по-настоящему управляет, и отдыхать некогда, должно быть.

Речь Босселя хотя и была умной, но явно – тенденциозной и политизированной, а отчасти и лукавой. Иначе и не могло быть, так как автором этих слов, или скорее строк являлся анархист Кропоткин, происходивший от рода Рюриковичей в тридцатом колене. Иными словами, таковой сам принадлежал к «касте людей, живущих в праздности». Однако в исполнении Босселя, нагло присвоившего себе права на книгу «Анархия» вышеупомянутого автора, прозвучала достаточно искренне и к месту.

Пока Тимофей Иванович озвучивал крамольные, в новых условиях, мысли, Свистунов бдительно посматривал по сторонам и заметил, что Костя-Крысолов прислушивается к словам старика.

Семён Семёнович мгновенно прижал ладонь к губам Тимофея Ивановича. Тот резко отбросил его руку в сторону, но тут же получил под столом толчок в бедро. Неизвестно, чем бы закончился этот инцидент, но тут опять грянули аплодисменты, и под эти нескончаемые рукоплескания приятели незамеченными выбрались из столовой. Константин так же вынужден был отчаянно хлопать в ладоши и за этим занятием упустил из виду потенциальных контрбольниционеров.

Покинув пищеблок, приятели быстро двигались в сторону своей палаты и, чем дальше они уходили, как им казалось, от опасного места, тем медленнее становились их шаги. Наконец они поднялись на свой, первый, этаж из полуподвала и остановились в холле.

Охранник-больниционер на вновь созданном здесь посту с подозрением смотрел на приятелей. Тимофей Иванович, как будто не замечая его, осмотрелся по сторонам и присвистнул от удивления.

– Что такое? – обеспокоенно спросил Свистунов.

– Ты смотри, а новая власть то действует. Чувствуется польза и эффективность работы нового главврача.

– Что такое? – повторил свой вопрос Семён

– Ай, молодца! – продолжал демонстративно восхищаться старик, покачивая головой, – Порядочек-то навёл и не только в столовой, но и здесь. Смотри, как коридор «измыти сподобились» всего-то за полчаса.

Свистунов бросил взгляд на пол холла. Действительно, паркет вновь заблестел, мусора не было; ни пустых, ни битых бутылок, как и небывало, и даже воздух стал значительно чище.

– Как это так ловко тетя Фрося управилась? – решил внести свою лепту в похвалу Босселя Семён Семёнович и подчёркнуто восхищенно добавил: – А чисто как!