Мох. История одного пса

Когда заключённый пробрался через первую сетку, он обернулся, положил на землю наш ужин и знаком предложил нам подойти. Но мы понимали: дело пахнет не только колбасой. Если убегают заключённые, можем убежать и мы! Бродяга встал на ноги. Мята поднялась следом: она вся дрожала. А мне дважды повторять не нужно — я мигом проскочил через первую дырку, схватил кусок кровяной колбасы и, даже не успев разжевать его, помчался дальше. Бродяга полез за мной и тоже добрался до угощения. Мята следовала за ним, но слишком тревожилась, чтобы есть. Совсем маленькая, она легко проскользнула и в первую дырку, и во вторую. А вот Бродяга застрял во втором отверстии. Мы с Мятой смотрели на него с другой стороны. Бродяга рычал, мы задыхались от возбуждения. Наш заключённый в это время убегал всё дальше от лагеря. Ну что ж такое? Длинная шерсть Бродяги запуталась в проволоке. Я пытался помочь ему. Он злился, скулил, но чем больше старался пролезть в дыру, тем сильнее в ней застревал.

И вдруг он залаял. Громко. Тут же понял, что натворил, и замолчал. Но было поздно. Он смотрел на нас с таким виноватым видом, какого я никогда не забуду. Зажглись огни, завыла сирена — в точности как та, что выла, когда падали бомбы. Лучи прожекторов задвигались по территории лагеря, от бараков к забору.

Яркий луч выхватил из темноты Бродягу, а прямо за ним — Крысиную Морду. Сердце вырывалось у меня из груди. Бродяга успел освободиться от проволоки, но по-прежнему оставался между первой и второй сетками. Крысиная Морда нацелился в меня каким-то предметом. Я оскалился. Бродяга бросился обратно через дырку в первом заборе и впился ему в ногу. Раздался грохот. Я уже не мог ничего сделать — только мчаться прочь, не оглядываясь.

Дорогу, по которой мы убегали, начали освещать прожекторы. Громко залаял Бродяга. Снова послышались выстрелы. Один из заключённых, который бежал впереди, упал. Потом упал и второй. И всё снова погрузилось во мрак. Позади остались яркий свет и резкие звуки. В темноте между деревьями светились глаза тех, кому удалось спастись.

Я чувствовал запах нашего заключённого и шёл по его следу.

И тут раздался последний грохот. Бродяга замолк навсегда.

Глава 12. Нюхом, а не взглядом: Мирек где-то рядом

Всю ночь мы с Мятой бежали за запахом нашего заключённого. Потом наступил день, но мы продолжали бежать. Пересекали поля, перепрыгивали канавы, продирались сквозь густые леса. Открытых местностей и автомобильных дорог мы сторонились.

Наконец мы добрались до какой-то речушки. Заключённый вымылся, обтёрся песком, и от него пахло уже не так ужасно, как раньше. А ещё он переобулся в дырявые ботинки и переоделся в какие-то лохмотья. Теперь наш заключённый напоминал огородное пугало, но нам казался прекраснее всех на свете.

Он погладил нас и пощекотал. Вот только еды у него с собой уже не было.

***

Когда начинается и когда заканчивается война? Как делают бомбы? Кто тебе друг, а кто враг? Я так ничего и не понял, но когда три дня спустя мы с нашим заключённым добрались до деревни, нам очень обрадовались. Нас накормили, а меня и Мяту к тому же вымыли, постригли, обрезали нам когти, избавили от клещей. Нас провели по улицам деревни вместе с настоящим живым оркестром, под звуки барабанов и труб. Все обнимались и целовались, потому что война закончилась.

***

Тем не менее наш заключённый не выглядел довольным. Мы, собаки, чувствуем, когда люди несчастны и одиноки. Вокруг веселились, пели песни и танцевали, а ему от всего этого было ещё тяжелее. Кажется, ему хотелось плакать.

Наверное, он не мог забыть лагерь. Да и мы с Мятой тоже не могли. Очень часто, пытаясь заснуть, я видел перед собой Бродягу. Вот он бросается на Крысиную Морду, кусает за ногу... Я понял: если бы он так не сделал, это я остался бы лежать на промёрзшей земле рядом с лагерем.

***

Прошло несколько дней. Однажды утром наш заключённый надел белую рубашку и синий костюм, который висел на нём как на вешалке. Мы пришли на станцию, сели в поезд и поехали в город.

Тогда я уже знал, что нашего заключённого зовут Павел. Он сидел с нами в поезде, смотрел на проносящиеся за окном пейзажи и грустил. Мы с Мятой тонко чувствовали его грусть. И он знал, что мы его понимаем. В моменты, когда ему становилось особенно тяжело, он брал нас за морды, заглядывал нам в глаза, говорил: «Хорошие, хорошие собачки», — и гладил нас по голове.

***

Итак, мы вернулись в город. Поселились в крошечной квартирке недалеко от моей родной улицы, где когда-то рабочий отдал мне волчок Янинки. В цементе на площади, возле памятника, всё ещё виднелись следы моих лап.