Мох. История одного пса

Мята лаяла по ту сторону моста. Я слышал её лай, но не обращал на него внимания. Я был вне себя от счастья. Сердце выпрыгивало из груди. Под дождём, через весь город, я кинулся на узкую улицу с красивыми домами. Возле забора Мирека я бросил волчок на землю и громко залаял.

— Это моя собака! Моя собака! — раздался из дома голос Мирека.

— Ты что, не видишь, на улице дождь?! Никаких прогулок! Никаких собак! — сердито ответил ему женский голос.

Я слышал, как Мирек настаивал, а женщина с туфлей ворчала:

— Только посмотрите на него! Он утверждает, что это его собака! Ну и фантазия у ребёнка...

Голоса стихли. Больше я не слышал ничего, кроме шума дождя.

Я решил перебросить волчок под забором прямо в сад. Может быть, там его найдёт Мирек, и тогда все узнают, что я его собака.

Я вернулся обратно на берег реки. Павел ничего не сказал, но было ясно, что он злится. Он привязал меня к столбу. Движения у него были резкие, грубые, и он даже сделал мне больно. А потом, по-прежнему молча, продолжил рыбачить.

***

Не знаю, сколько времени прошло после той рыбалки, но однажды мы снова отправились в парк. Оказалось, его закрыли на ремонт. В войну туда упала бомба, и многое нужно было восстановить.

В тот день я снова убежал к дому Мирека. Я залаял возле забора, но никто не ответил. Вскоре пришёл Павел. Очевидно, он следил за мной с самого начала. И опять злился.

— Да что же это такое? — повторял он. — Чего ты разлаялся? Нет тут никого! Смотри, все окна наглухо занавешены и табличка: «ПРОДАЁТСЯ». Ты понимаешь, что значит «продаётся»?!

Но я понимал только одно: Мирека там больше не было. Я снова его потерял.

Глава 13. Крики там, крики тут. Похоже, меня где-то ждут

Сезон, когда пахло липами, кончился. Настало время жары, а за ним — время дождей и грибов. Павел стал уходить из дома очень рано, и мы с Мятой оставались одни на весь день. По утрам Павел одевался во всё белое и уносил с собой лестницу, а когда он вечерами возвращался домой, его одежда была вся разноцветная, в волосах иногда виднелись белые пятна. Мы узнавали его издалека, с балкона, потому что от него пахло свежей краской.

Иногда он брал нас к себе на работу. Тогда мы целый день ждали его, свернувшись калачиком где-нибудь в углу комнаты, стараясь не мешать. Каждый раз, когда мы входили в один из тех домов — ветхих, тёмных, заброшенных, — он разрешал нам бегать туда-сюда в поисках старых запахов в углах и шкафах. И каждый раз, когда спустя несколько дней мы покидали дом, он был белым и светлым — можно даже сказать, сияющим.

***

Однажды Павел привёл домой девушку, чтобы познакомить её с нами. Он сказал, что её зовут Мария и что она очень любит собак. Это была чистая правда! Люди, которые любят собак, всегда разрешают себя лизать, гладят нас, обнимают и прижимаются своим носом к нашим носам. А люди, которым собаки не нравятся, сразу вытирают руки, отворачиваются, поджимают губы, и на лице у них такая гримаса, будто им противно даже дышать тем воздухом, которым дышим и мы.

***

Павел заметно повеселел. Дома по вечерам он стал играть более весёлые мелодии. Иногда девушка оставалась на ужин, и тогда они разговаривали и смея­лись допоздна, пока мы с Мятой не засыпали, а по утрам Мария играла с нами и разрешала себя лизать.

***

Однажды, когда мы с Павлом возвращались домой после работы, мы снова проходили мимо дома Мирека. Было очень темно. Я заскулил.

— Что с тобой, Пёсик? — спросил Павел.

Он, кстати, не мог похвастаться особым воображением по части имён, так что меня называл Пёсиком, Мяту — Собачкой. Я был согласен на Пёсика, лишь бы меня не называли больше никаким другим именем, кроме моего настоящего — Мох.

Павел присел, чтобы погладить меня. Я посмотрел в сторону дома и залаял.

— Да что ж такое с тобой происходит, в конце концов? — пробормотал он и побрёл вниз по улице.

Я ужасно злился из-за того, что не мог попросить о помощи. Не мог рассказать, что нашёл своего мальчика. Всё, на что способна собака, — это сделать грустную морду и заскулить. Но в таких ситуациях люди просто думают, что у тебя глисты, и ведут к ветеринару.

Как же плохо они нас понимают! Могут всего-навсего распознать, что мы довольны, если виляем хвостом и приподнимаем уши, или что мы грустим, если скулим. Но как же объяснить им, что прямо там, за забором, я нашёл мальчика, который жил со мной до того, как упала бомба и всё разрушила?

Смириться со своей беспомощностью нелегко. Тебе кажется, что если будешь очень, очень пристально смотреть человеку в глаза, он тебя поймёт. Но увы, это совсем не так.

***

В те времена Павел был весёлым, а я грустным. Я напоминал засохшее растение, которое давно никто не поливал. Мои уши свисали, как сухие листья. Кажется, никто, кроме Мяты, не понимал меня.