Мокрая вода

И нет его – ужаса надвигающейся возможной любви с её страстями-мордастями. Дрожи в душе, воспоминаний, будоражащих память.

Боб посмотрел в окно. Индустриальный пейзаж, промзона по-советски. Встал и пошёл в цех.

Геныч позвонил в четвёртом часу.

– Привет! Всё остается в силе?

– Привет. Конечно.

– Тогда на входе. Пятнадцать минут – жельтменский интервал. Идёт?

– Идёт!

– Извини – тороплюсь! До встречи.

Боб спустился по Тверской, повернул направо в Ермолаевский переулок, прошёл до Малой Бронной вдоль Патриарших прудов.

– Когда спрашиваешь москвичей – кому установлен памятник на Патриарших, многие отвечают – Булгакову. На самом деле там восседает знаменитый баснописец Иван Андреич Крылов. Осовевший от обжорства, большой и сонный, даже в изваянии классика.

Боб вышел на Спиридоновку. С неё – на пересечение Тверского и Никитского бульваров. Потом уж – на Большую Никитскую. Славная получилась прогулка.

Кафе нашёл без труда. Оно располагалось в глубине тихого дворика. Хоть и не спешил, а прибыл за двадцать минут до начала. Однако Геныч уже ждал его, притопывал на морозце.

– Привет, старик! Меня с оказией до центра подбросили.

Поднялись на крохотном лифте на пятый этаж. Попали в узкий, длинный коридор. С одной стороны гардероб, с другой стенка, сплошь увешанная фотографиями бардов в рамочках. Здесь были известные на всю страну исполнители, мало известные, почти неизвестные и широко известные в узких кругах. Естественно – в обнимку с гитарой, у микрофона, в окружении почитателей. Некий обязательный ритуал, бардовская евхаристика.

– При таком предложении трудно выбиться в лидеры, – Геныч обвёл рукой галерею портретов.

– Но если завербуют слушателей – на всю жизнь самая верная и преданная публика! – сказал с пафосом гардеробщик, мужчина лет сорока, худощавый, носатый, с фанатичным блеском в глазах.

Спорить не стали – сожалению гардеробщика, готового ввязаться в полемику на тему авторской песни. Он был похож на апостола Павла или адепта, пишущего программные статьи для однопартийцев.

Прошли дальше по коридору. Слева – закуток, ширма и проход на кухню. Здесь же небольшая витринка, в которой выложены диски и кассеты тех, что были на цветных фото в коридоре.

Почти напротив – вход в небольшой зальчик. Они вошли, присели к столику у двери. Билеты были за разные столики, но они сели за один.

На сцене двое мужчин и женщина настраивали микрофоны, тихо переговаривались, поглядывали в зал. До начала концерта оставалось десять минут.

Двери приоткрылись, и в зальчик весело ввалилась большая толпа людей, явно знакомых друг с другом и с теми, кто был на сцене.

Осталось всего два свободных места, за столиком Боба и Геныча.

– Вот мы и встретились! – бодренько сказал со сцены мужчина с бородой. – Как с «Груши» разъехались, так после этого – только по телефону.

В зале одобрительно загудели.

– Начнём, как всегда?

– Начинай, Тёма! – закричали из зала.

– «Лыжи у печки стоят», – запел бородатый. Двое ему аккомпанировали и тихо подпевали, стоя рядом. И зал принялся подпевать, тихо и задушевно, словно медитируя.

– Боб, ты ничего не перепутал? – озабоченно спросил Геныч. – Тут видишь – «лыжи из печки торчат».

В зал влетели две женщины. Одна крупнее в светлой блузке, клетчатой юбке, в сапогах с широкими голенищами. Вторая… Боб не мог ошибиться. Это была – она!

Боб не сразу заметил, во что она одета. Милое лицо, слегка удлинённое. Серьёзное, без тени улыбки. Открытый светлый лоб, тёмные короткие волосы. Тёмный свитер под горло. Очки. Молодая Коко Шанель. Сходство с незнакомкой из метро было. Вот только причёска другая. Но глаза – её. Большие, карие, с искоркой. Да – это она! Точно! А причёска? Но во сне она была с этой причёской! Этакий вихрастый сорванец!

Присела на соседний стул.

Такие похожие и такие разные женщины. Та, в метро, и эта, сейчас. Права была цыганка? Или всё-таки одна женщина.

Боб смотрел во все глаза.

– Вы почему опаздываете, девчонки? – вдруг строго спросил Геныч. – Кто у нас дневальный по отряду? Кто костровой сегодня? Где сухой валежник для розжига?

На него удивлённо взглянули. Поняли – кадрит. Повернулись вполоборота и стали смотреть на сцену.

У двери нарисовался официант в длинном, почти до пола, чёрном переднике.

Боб подозвал его. Тот наклонился, заулыбался с показным подобострастием.

– Что будем заказывать?

– Шампанское? – спросил Боб, глядя на неё. Словно советуясь.

Ему понравилась, что она не кокетничала по-пустому. Глянула коротко в глаза, пожала легонько плечами и ответила просто:

– Да.

– Значит, так! – Вмешался Геныч, – «шампунь» – ван батл, водочки – триста. Маслинков порцайку, шоколадку – естессно! Дэсерт!

– И орешки. Фисташки, – живо откликнулась Большая Дама.

– Орехи – девичьи утехи! – сказал Геныч.

Официант вернулся быстро. Ещё не был взмыленным от заказов. Открыл шампанское, разлил в фужеры, водку – в рюмки.

– Приятного отдыха, – размазался в приторной улыбке.

– За знакомство! – сказал Геныч.

– Вы – Нина? – спросил Боб.

– Мы где-то встречались, – она всмотрелась в лицо Боба.

– А вы? – подхватил Геныч.

– Галина.