Мокрая вода

– Оч! Оч-ч-ч-чень приятно, – осклабился. – Для вас, Гала, – просто Геныч. Это – не фамильярно. Мне с вами интересно.

Боб и Нина молчали. Геныч опрокинул рюмку, Галина пригубила шампанское, потянулась к блюдцу с орешками. Боб и Нина смотрели в глаза друг другу, молчали.

– Какой вы белоснежный! – сказала игриво Галина, показывая фужером на пиджак Боба.

– Его помыслы чисты! – сказал Геныч. – Всемирное братство белых одежд!

– Я знал, был уверен – мы встретимся, – тихо сказал Боб, не обращая внимания на трёп Геныча.

– Почему?

– Потому что жизнь, как метро, состоит из радиальных и кольцевых трасс, и они хотя бы раз, да пересекаются. Эту схему придумали во времена монгольского ига.

– Вы что, знакомы? – удивилась Галина.

Нина неопределённо пожала плечами.

– Что ж ты мне не рассказывала? – с лёгкой обидой тихо спросила та.

– Может быть, на брудершафт? – предложил Геныч.

– Какой вы резвый! – упрекнула Галина.

В зальчик вошли две женщины и давешний гардеробщик. Он осмотрел публику за столиками опытным глазом, наклонился к Генычу.

– У вас какой столик? – спросил громким шёпотом.

– У нас вот он за посадочные места отвечает, – Геныч показал на Боба.

Боб достал билеты, протянул. Гардеробщик, он же администратор, глянул, нахмурился.

– У вас – Виктор Третьяков. В большом зале, рядом. Это – малый зал. Каэпэшники[9] сегодня тусуются. Будьте добры, пройдите в соседний зал. Согласно билетам.

– Досадно! Обидно – до слёз! – ответствовал Геныч. – Мы же не сказали главных слов! Может быть, наша жизнь после этого сложилась бы по-другому? Спасибо за компанию.

– И вам спасибо, – сказала Галина, явно разочарованная.

Нина молча смотрела, как они выбираются из-за стола.

Боб посмотрел ей в глаза долгим взглядом. Они вышли.

* * *

Большой зал отделялся от коридора плотной занавеской. Там пели под аккомпанемент гитары:

Ты для меня – солнечный свет,
Я для тебя – самый-самый,
Мы проживём тысячу лет,
И на земле,
И под небесами…

Хор был большой, пели дружно, всем залом. Видно, и слова знали, и мелодия была знакома, и люди – не чужие.

Зал человек на двести. Потолок в форме трапеции – тёмно-синий ультрамарин, усянный жёлтыми звёздочками. По центру стены – изгородь из берёзовых кольев, подсолнухи пластмассовые, такие же «заросли». Надо всем этим великолепием возвышалось большое чучело глухаря. С «бородой», красными надбровными серпиками, расправленными коричневыми крыльями. В полном боевом раже!

Должно быть, «сняли» его в разгар жаркого токовища. Отсюда и название кафе – «Глухарь на току»!

Лёгкие треугольные столики были состыкованы разными сторонами и смотрелись необычно. Бутылки с вином и шампанским, графинчики с водочкой. Закуски. Сок желтел в тонких стаканах.

Прислонившись к высокому табурету, у микрофона пел Виктор Третьяков. Боб узнал его сразу, хоть тот и был намного старше, чем на фотографии на виниловом диске. Серый костюм в белую тонкую полосочку. Белая рубашка. Гитара двенадцатиструнная, но другая, новая.

Голос, техника игры – завораживали. И не раздражали уже декорации, люди за столиками, снующие в узких проходах официанты. Не было кабака. Был – концерт.

Виктор закончил петь. С разных сторон послышались крики:

– «Четвёртый день войны»! «Оборотень»! «Тюбик»! «Звёздочку»! «Париж»!

– Фаны! – сказал Геныч, наклонившись к Бобу.

С края сцены махала рукой Люся, звала. Боб и Геныч прошли, пригнувшись. Сели.

– Вы где пропали? – спросила Люся. – Мы тут все глазоньки проглядели! В пробку, что ли, вляпались?

– Нет, мы на неё наступили! – пошутил Геныч, глянув маслеными глазками на Люсины формы.

– Знакомься, Люся, это Геныч. Старинный мой друг, – показал Боб в сторону Геныча.

– Оч-ч-ень приятно – Люся. – Стрельнула глазками.

– Света! – кокетливо «потащила одеяло» на себя товарка в пёстром, блестящем, со складочками, свисающими по бокам.

– Ой! – всплеснул руками Геныч, – уж нам-то как приятно! – Он привстал, поцеловал ей руку. Ловко так, играючи. Потом Люсину. Отметил лёгким рукопожатием – вроде как небольшой «аванс» выдал. Поклонился.

– Да! – подумал Боб. – У Геныча тонзура поболе моей будет.

Официантка подлетела. Молодая, смазливая.

– Водочки, – начал Геныч.

Но тут подошёл вездесущий гардеробщик.

– Олеся! Господа в малом зале заказ сделали, перетарь за этот столик!

– Хорошо, – поджала губы Олеся.

– Это кто? – спросил Геныч, кивнув в спину уходящего гардеробщика. Строит тут всех, такой строгий.

– Так, – фыркнула Олеся, – во всех бочках затычка. Кликуха – Идеолог!

– Ясно! – сказал Геныч. – Тогда нам водочку и маслинки принесите. Остальное оставьте в том зале и не ходите туда. Там таинство сходняка!

Он взял со стола бутылку шампанского.

– Мы дверьми ошиблись, не к тому костру подсели. Позвольте подсуетиться?

Медленно стал разливать, дожидаясь, когда сойдёт пена, стараясь налить фужеры полнее. Повернул бутылку, чтобы не капнуть на скатерть, поставил.

Олеся принесла на подносике маслины, водку.

– Что-то ещё будем заказывать?