Мокруха

…Вещевой рынок на левом берегу держал теперь суетливый, алчный сброд, состоящий из детей разных народов. Среди них было два грузина, болгарин, несколько русских, татар и даже один якут. Сначала они занимались наперстками, мелкими мошенничествами и карманными кражами. Потом обнаглели, перешли на поборы, спелись с местной милицией и гордо заявили, что рынок — их. Обложили данью несколько ларьков, грузчиков, торговцев, вышибали отсюда тех, кто сбивает цены, получали процент с девочек — в общем, зарабатывали всеми способами на пропитание и в ус не дули. После смерти Медведя вообще зажили припеваючи, сил, чтобы отвадить хлынувших конкурентов, хватало.

…Трижды судимый за карманные кражи Руслан Атаев возвращался вечером домой. На него напали трое парней, затащили в глухую подворотню, приставили нож к горлу:

— Вы чего, совсем внагляк прете? Медведь умер, так думаете, что в общак платить не надо?

— А я что? Вы с бригадира спрашивайте!

Бригадир еще тогда, на сходняке, не признал Глена. Отказался иметь с ним какие-либо дела и сейчас, непонятно на что надеясь, скорее из обычного татарского упрямства. И в результате очутился в больнице. Врачам пояснил, что многочисленные порезы — от бритья спьяну опасной бритвой, а синяки оттого, что часто падает. Когда его пришли навестить в больнице «друзья», он согласился на все — и на общак, и на участие Глена в прибылях. На больничной койке он вдруг вспомнил христианские истины о том, что надо делиться и любить ближнего как самого себя. Следование им не только откроет врата в царство Божие, но и продлит жизнь на этом свете…

Расстановка всех на свои места длилась недели две. Двое «отморозков», затерроризировавших восьмой микрорайон, совсем одуревших, не собиравших налог, а просто гребущих все, что попадется на глаза — вещи, выпивку, приглянувшихся женщин, — исчезли с концами. Еще один угодил под поезд. Взлетел на воздух офис МП «Владыка» и два автомобиля. Статус-кво был установлен.

Глен вошел в раж, жил эти две недели как в бреду. Потом у него начался спад, он почувствовал себя опустошенным. Приходили тяжелые мысли. Глен снова запил. Ночью его опять мучили кошмары. Ему опять стали являться призраки… Но гигантским усилием воли он смог сбросить с себя это наваждение.

Однажды вечером он встрепенулся и окончательно взял себя в руки. Чего переживать? Все в порядке. Он жив, выбрался из таких передряг, из которых не выбрался бы никто. Может, Угол все-таки прав, и есть на свете судьба, которая благоволит к Глену?

Глен подошел к окну и с удовлетворением посмотрел на новенький серый «ниссан», стоящий на стоянке. Магомед Азизов плакал, когда отдавал Глену ключи от машины. Но такова была плата за то, что он тогда сдал Глена. Теперь Азизовы платили процент Глену. Они понимали, что это лучше, чем лежать с рельсом на шее где-нибудь на дне пруда.

***

Гусявин давно распрощался с надеждой распутать клубок, в котором запутался. Когда Глен разделался с Медведем и его подельниками, Сявый уже было решил, что срок и его пребывания на земле подошел к концу. Глен исчез в неизвестном направлении, вся братва сбилась с ног, стараясь найти его и забить осиновый кол в живот. Гусявин тоже собирался податься в бега. Год назад он даже собрал чемодан. Но в последний момент сказал себе — стоп. Покидать уютную нору, ласковую, готовую пылинки с него сдувать, заботливую до умопомрачения Галину, все это разменять на «радости» бродячей жизни. Кончатся деньги, а потом один путь — к бомжам. Ночевать в подвалах, депо, отбиваться от настырных бомжих, пить с ними дешевое вино… Нет, увольте. Конечно, до таких крайностей могло и не дойти, но он уже не мог себя заставить даже думать о том, чтобы сорваться с места, что-то выискивать. Он решил остаться, надеясь, что никто не узнает об их тесных отношениях с Гленом.

То, что Глен выбрался живым из такой передряги, да еще вернулся на коне в родной город, противоречило всякой логике. По всем правилам его должны были замочить… Неожиданно для себя Гусявин стал правой рукой предводителя команды, под которой лежит полгорода. Когда отшумела стрельба, отстучали у Гусявина от страха зубы, он почувствовал себя вполне прилично. В его лице как бы воплотилась мечта среднестатистического россиянина середины девяностых годов, выраженная в рекламе: «Мы сидим, а денежки идут».

Гусявин обленился, растолстел, «мальчики кровавые» больше не стояли в его глазах. Ежедневно он лопал по триста граммов копченой осетрины, которую Галя покупала в открывшемся на месте «Диеты» супермаркете, каждый раз переживая, что стоит она дорого.

— Брось, Галина. Организм требует. Я его уважаю. Для него, родимого, мне никаких денег не жалко.