Молчаливая слушательница

ХЕНДЕРСОН, Джордж. Добрый и великодушный сосед моего дорогого Роберта. Покойся с миром на бескрайних пастбищах Божьих. Берил Бойл

Наблюдаю, как Шепард в три приема разворачивает автомобиль и уезжает назад в город, затем плетусь к дому. Улавливаю запах дыма из бака. Ненавижу это вечно тлеющее напоминание о вони и муках Ада.

Пытаюсь разобраться с кашей в голове. Рут была моим близнецом, а Марк умер, зато я нашла семью Фелисити. Точнее, Шепард их нашел. И еще – он меня отпустил.

Наверное, за это следует благодарить Вики. Хотя я не понимаю почему.

Иду мимо сорока двух маминых кустов камелии вдоль подъездной дорожки. В пробелах между ними буйно цветут сотни ярко-красных маков. Цветы… Сколько же их посадила, вырастила, собрала и составила в букеты мама! Ее утешение.

Срываю маковый стебель, на нем несколько стебельков поменьше и шесть-семь раскрывшихся бутонов. Нам не позволялось делать это в детстве – обломанное растение больше не давало цветов. Меня вдруг охватывает щемящая жалость к маме, которая очень старалась заработать для нас хоть чуточку денег, выращивала море цветов и тяжело трудилась. Маме, которую я почти не знала из-за окружавшей нас злой, страшной атмосферы. «Прости, мама. Прости за все, что он с тобой сделал; прости за то, что я бросила тебя; прости за то, что рядом с тобой не было ни одной родной души».

У меня, по крайней мере, была Рут.

Хотя как знать… Возможно, у мамы Рут тоже была. Она ведь называла всех кур Рут, что наверняка до чертиков раздражало отца. Небольшой акт возмездия? Ежедневное напоминание о содеянном? Особенно когда он рубил голову очередной Рут. Вдруг мама совершала и другие акты возмездия? Например, добавляла в таблетки от мигрени соду… Хорошо бы.

Рут Поппи Хендерсон. Поппи – Мак… Надеюсь, мама похоронена с ней рядом. Когда я наконец выберусь на кладбище (может, даже завтра), высажу вокруг их могил маки, сотни маков.

Мусорные контейнеры по-прежнему стоят на подъездной дорожке. Все уже выброшено, кроме хлама из сарая. И кукольной головы.

Глядя на сундук, я хвалю себя за то, что до сих пор не рассказала Шепарду о кукле. Теперь мое объяснение прозвучит куда убедительнее: я выкинула все из дома и решила убраться в сарае. Начала с сундука, а там… «Вы не поверите, что я нашла!»

Затем – вскоре – Шепард объявит Боскомбам и целой округе, что мой отец убил Венди, и все услышат правду: он был чудовищем и убийцей. Жаль, его не осудят и не отправят в тюрьму, но репутация гада рухнет, а главное – он знал, что так произойдет. Вот это и называется утешительной мыслью.

Впервые за долгое-долгое время мне хочется поверить в Ад и в то, что отец там, вопит о пощаде, которой никогда не дождется.

Я перебираю детские воспоминания, ищу счастливые. Кое-что есть: вечер, когда мы оборачивали учебники пленкой; время с Фелисити и ее семьей; запись любимых слов и образов; смех Марка над моими пародиями. Однако самые сильные воспоминания – о ремне. Ремне, который до сих пор ждет в пакете на рабочем столе, придавливая собой документы для Марка: письма, свидетельство о браке, некролог о Рут. Рядом лежит гвоздь из шкафа.

Пора придать жерновам правосудия хорошенькое ускорение.

Пустой дом и правда внушает страх. Хорошо, что я не верю в привидения – здесь их было бы чертовски много.

Гвоздь с документами отношу на переднее сиденье машины, а с пакетом для вещдоков иду в сарай за вечно сверкающим топором – единственным предметом в Страхомире, который не тускнеет и не портится. Топаю к окровавленной колоде возле пустого курятника. Вытряхиваю из пакета ремень. Он пытается ускользнуть, но я быстро прижимаю его ногой и, подобрав с земли, сворачиваю змеей вокруг пряжки. С величайшей осторожностью кладу на колоду.

Вид у ремня невинный, однако внешность обманчива, поверьте.

Око за око. Благодаря изучению Библии я знаю, что это записано и в Исходе, и в Левите. Значит, Бог был твердо уверен в данном принципе, верно?

Высоко заношу топор и опускаю – резко, быстро, пока ремень не успел сбежать. Из кожи сразу начинает струиться застарелая кровь. Детская кровь. Она густая, тускло-коричневая и пахнет страхом.

Отец убивал Рут одним движением, но я еще не закончила. Вновь опускаю топор, и на этот раз слышу крики Марка. Крики – красные вспышки молнии. Марк. Марк. Марк. Машу топором вновь и вновь, ловлю ртом воздух, задыхаюсь… Куски ремня отскакивают от колоды во все стороны, крики один за другим летят в раскаленное яркое небо. В моем понимании отец убил и Марка тоже.

Собираю куски ремня, кладу их назад на колоду и рублю дальше. Кровь уже не струится, а брызжет, крики сливаются в долгий незатихающий вой. Руки болят, но я рублю. Голову ломит, но я рублю. Ноги отекают, но я рублю.