Молчаливая слушательница

Ступаю на узкую отмель в фут шириной, дальше наполовину спускаюсь, наполовину съезжаю по наклонной стене пруда, в которой, наверное, футов двадцать (а не «пятьдесят футов навечно», как пугал отец). Стараюсь не поскользнуться на вязкой глине. По-прежнему беспокоюсь о змеях, хотя даже их в такой зной, похоже, солнышко не прельщает.

Возле бочки меня пробирает дрожь, несмотря на чудовищную жару. Я не смогу… Слышу, как Рут шепчет мне на ухо: правосудие и месть.

Кладу топор, сажусь у бочки. По очереди отщелкиваю пять скоб, удерживающих крышку. Она падает на растрескавшуюся глину.

Легкая часть плана пройдена. Я облизываю губы, проклинаю жару и заглядываю внутрь.

В бочке лежит камень. И груда костей. Человеческих костей. Не крупных, а маленьких, детских.

Венди Боскомб.

Мысленно вижу, как Шепард рассказывает ее родителям – убитым горем, но уже испытывающим облегчение – о бочке, которую утяжелили камнем и отправили под воду, на дно. Во веки веков, аминь. Ведь в 1960 году никто не поверил бы, что хоть один пруд в округе когда-нибудь высохнет.

Я не думала, что будет так жутко. Желудок скручивает, его содержимое подступает к горлу и струей выплескивается изо рта.

Бедная Венди.

Вытираю губы тыльной стороной ладони. Очень хочется зачерпнуть коричневатой воды из центра пруда и смыть рвоту с подбородка, но вдруг в луже притаилась змея?

Заставляю себя заглянуть внутрь бочки еще раз. Заставляю посмотреть на то, что осталось от бедной Венди Боскомб. Косточки и пара желтых пластиковых сандалий.

Встаю, подбираю сверкающий топор. Правосудие и месть.

К дому возвращаюсь быстро, размахивая перед собой топором. Вспоминаю, как Белл с Шепардом расспрашивали нас после исчезновения Венди.

Сначала отец заявил, что не покидал фермы, но тут неожиданно заговорила мама и напомнила ему – в присутствии полиции – о том, что все-таки покидал. Отец нервно рассмеялся и сказал, потирая спинку стула: «Да, ездил по тракторной колее ремонтировать дальнюю изгородь». По тракторной колее, которая идет вдоль фермы Боскомбов. Брал трактор, а не фургон, потому как последний хлипковат. В тот самый вечер Марк вымыл фургон внутри и снаружи, и Белл наверняка заметил чистенький автомобиль, припаркованный неподалеку от сверкающего топора. Отец сообщил, что транспорта на Уишарт-роуд не было, затем передумал и добавил – была синяя машина. Однако не смог описать ни саму машину, ни того, кто находился внутри. Дальше подчеркнул – сегодня же загляну к Боскомбам, помолюсь с ними.

Записывал ли все это Шепард, изображавший детектива, в свой полицейский блокнотик? Перечитывал ли записи, думал ли: «Да, в тот вечер Джордж Хендерсон вел себя подозрительно»?

Я склонна считать, что его вообще не подозревали. На суждения Рона Белла влияла репутация отца, столпа местного общества и давнишнего церковного старейшины. К тому же не было ни одной улики, которая могла бы навести полицейских на мысль о причастности отца к исчезновению Венди.

Что ж, теперь улик предостаточно. Кости Венди лежат на дне пруда Джорджа Хендерсона, а в сарае Джорджа Хендерсона хранится голова ее куклы. Вся в отпечатках его пальцев.

Итак, пора рассказать Шепарду.

Глава 74 Джой и Рут

День Австралии[28], 26 января 1961 года

Джой просидела в своей комнате два дня, пока социальные работники, сержант Белл и Преподобный Брейтуэйт приходили и уходили, приходили и уходили. Однажды даже заглянул доктор Нейбор, выписал рецепт маме. Джой словно находилась внутри огромного замерзшего пруда, откуда не выбраться. Не могла есть, почти не разговаривала. Зато у нее в комнате была прекрасная книга слов и образов. И еще Рут.

Прошло лишь несколько недель, а фото Венди больше не печаталось ни на первой странице газеты, ни на третьей, ни даже на пятой. Венди стала старой печальной новостью; ее вытеснила предстоящая сельскохозяйственная выставка, первая подобная выставка в Блэкханте.

Вся семья – или то, что от нее осталось – была потрясена. Мамины глаза покраснели изнутри и стали сине-коричневыми снаружи. Лицо отца приобрело постоянный красный оттенок.

Колин дважды в день сам доил коров. Как и раньше, приносил по утрам молоко Мэйси, но теперь только половину ведра – ведь больше не было Марка, который выпивал по три стакана молока за едой и еще несколько – в промежутках.

Вечером после побега Марка пришел сержант Белл и расспросил каждого поодиночке в большой комнате.

– У тебя есть догадки, где может быть Марк? – ласково поинтересовался Белл у Джой.

Та подняла на него опухшие глаза. Они с Рут ждали этого вопроса и знали, как надо ответить. Сглотнув, Джой кивнула. Однако ее голос звучал настолько хрипло, сердце помещалось в таком маленьком пространстве, а горло было до того забито угрями, что Белл попросил повторить ответ.

Джой откашлялась, вытерла глаза.

– Да, – всхлипнула. – Я знаю, где он.

Ей было плохо, она чувствовала себя последней грешницей в Аду, вроде Иуды, но они с Рут договорились. Джой отрывисто забормотала сквозь всхлипы: