Молчаливая слушательница

– Здравствуй, Гвен. – Колин посмотрел ей в глаза.

– Здравствуй, Колин. – Она попыталась улыбнуться.

Он проследовал за ней в кухню, сел рядом на диван. Зачем? До дойки еще полчаса, и Колин всегда шел прямиком в хлев.

Никто не говорил ни слова. Колин просто ждал.

Наконец Гвен указала на люльку.

– Это Джой.

– Да. – Он склонился над спящей малышкой, погладил ее по щеке. – Привет, Джой. – Глянул на Гвен. – Как ты?

Такой простой вопрос. Вопрос, которого ей никто не задавал. Редкие посетители, навещавшие ее в больнице, избегали той единственной темы, о которой ей хотелось говорить, и держались либо чересчур сдержанно, либо чересчур бодро.

– Лучше думать о хорошем, милочка. – Женщина на соседней кровати.

– Она красавица, Гвен. – Арнольд.

– Настоящая красавица. – Мэрилин.

– Пути Господни неисповедимы. – Преподобный Брейтуэйт.

– Мы должны жить дальше, будто ничего не было. – Джордж.

А вот Колин посмотрел на Гвен и задал простой вопрос.

Внутри нее что-то умерло, но плакать она не могла. Смотрела на Колина и понимала – он выслушает. И Колин слушал. Повторял фразы, если Гвен запиналась. Когда она закончила, он плакал, а Гвен утешала.

– Это был несчастный случай, Колин. Просто ужасная случайность. Несчастье.

Он повторил сквозь слезы:

– Ужасная случайность. Несчастье.

– И Рут теперь на Небесах.

– Рут на Небесах, – пробормотал Колин с такой печалью, что ей захотелось его обнять.

Так они и сидели. В молчании. Даже малышка в люльке у их ног вела себя тихо.

Без пяти минут четыре Колин встал.

– Мне пора помогать Джорджу доить коров.

– Да, – Гвен кивнула. – Спасибо, Колин.

Глава 55 Джой и Рут

Февраль 1983 года

ХЕНДЕРСОН, Джордж. Сердечный и благородный человек, любивший Бога, свою церковь и общину. Глубокие соболезнования семье. Кеннет Джонс

Теперь, когда Шепард с Вики уехали, в голове проясняется. Я наконец могу разложить мысли по полочкам, но непрерывно думаю о Рут. Похоже, она действительно ушла. Насовсем. Из моих глаз катятся настоящие слезы – в памяти всплывает дождливый субботний день много лет назад, в середине моего последнего года в начальной школе…

Я придерживала калитку куриного загона, увязая резиновыми сапогами в грязи, а мама вкатывала в загон тачку с чертополохом. Вокруг суетились двенадцать Рут.

– Сюда, Рути, сюда, девочки, – кудахтала мама.

– Мама… – Вопрос сорвался с языка сам по себе. – Почему ты их всех зовешь Рут?

Я одиннадцать лет слушала, как она это делает, и только теперь впервые сочла это странным. Так уж устроены дети. Принимают все на веру. До тех пор, пока не вырастают.

Я подумала, что мама меня не расслышала, – она прошла в конец загона и стала раскидывать чертополох голыми руками. Ее рукам ничто не причиняло боли: ни чертополох, ни колючие концы проволоки, втыкаемой в цветы; ни даже жгучий мороз.

Она отправилась в небольшую пристройку, где мы держали сорокачетырехгаллонную бочку с зерном. Я завела вновь:

– Мама, почему ты…

– Я слышала.

Она зачерпнула зерна – многовато; стряхнула лишнее назад. Мы молча наблюдали, как зернышки барабанят по стенкам бочки. Мама вернулась в загон и насыпала зерно на чертополох длинной широкой дугой.

Ответит или нет? Непонятно. Оставалось только ждать.

Повесив черпак, мама уперлась руками в бедра и спросила:

– Ты хочешь знать, почему я всех кур зову Рут?

– Да, скажи, пожалуйста.

Я вдруг почему-то пожалела о своем вопросе.

Она устремила взгляд через бычье пастбище, за пруд, куда-то в серую даль, затем шмыгнула носом.

– Давным-давно у меня… был еще один ребенок.

Мама посмотрела вниз, на пустую тачку, опять шмыгнула носом. Помню, я подумала – хоть бы не простудилась. Мама никогда не болела. Кто будет о нас заботиться, если она заболеет? Или умрет?

– Малышка по имени Рут.

– Еще один ребенок?

Мама облизнула губы.

– Да. Только она умерла.

– Что значит «умерла»?! Как?

Она взялась за ручки тачки.

– Это случилось… до твоего рождения. Несчастный случай. Помочь никто ничем не мог. Ужасная случайность. Несчастье. Рут умерла… – Мама сглотнула. – Еще до рождения. Мертворожденный младенец.

Мне было всего одиннадцать лет, а слова «мертворожденный младенец» звучали как страшный грех. Слова, которые шепнет длинноносая старуха со вздутыми венами на ногах и убогой душой; слова, которые подхватят другие люди и разнесут по сельским дорогам быстрее, чем крысы разносили чуму, – и тогда об ужасном грехе узнают все.

Мамины слова звучат в моей голове по сей день, особенно «до твоего рождения». У меня могла бы быть старшая сестра.

– Я упала, понимаешь. Со ступеней у задних дверей.

По ее щекам стекал дождь, но я ждала, слушала молча. Это я умела.

– Я была беременна, на последних сроках. А если на последних сроках… поскользнуться… невозможно удержаться от падения.

Она посмотрела на меня, я не издала ни звука.

– Об этом всем известно. – Ее голос был не бежевым, как обычно, а светло-голубым. – К счастью, рядом находился твой отец. Прямо за спиной. Иначе умерла бы не только Рут.