Молчаливая слушательница

В маминой мастерской замираю: может, что-нибудь оставить? Впрочем, для нефлориста тут нет ничего полезного. Две ходки – и комната пуста.

Открыв комнату Марка, вновь медлю. Ему необходимо узнать о смерти отца. Завтра же возобновлю поиски. Найму детектива, подам объявления в газеты. Не успокоюсь, пока не разыщу брата и не расскажу ему обо всем.

Решено – больше никаких промедлений, хватит торчать на пороге каждой комнаты и предаваться воспоминаниям. Отныне я лишена жалости.

Лишена жалости, лишена отца, лишена матери. Однако у меня есть брат!

Удивительно, до чего легко поднимать, толкать, вытаскивать коробки с хламом и разобранную мебель – теперь, когда все кончилось и я решила найти Марка.

Через два часа вычищаю его и свою комнаты, кухню, большую комнату. Не выкидываю лишь пакет для вещественных доказательств. Он лежит на кухонном рабочем столе, внутри покоится свернутый ремень.

Осталась только его комната. Стараясь не заглядывать в темное зеркало трюмо, я распахиваю шкаф и выдергиваю из задней стенки гвоздь – тот самый, на котором висели багровые крики. Кладу его рядом с пакетом для вещдоков, возвращаюсь в спальню и открываю первый широкий ящик под зеркалом.

Пусто. Видимо, эти два ящика принадлежали маме, и старый ублюдок просто выкинул ее вещи в мусор.

Однако второй ящик не совсем пуст – от моего рывка к передней стенке что-то выкатывается. Квадратная деревянная коробочка, которую учитель столярного дела вручил мне в первый день в старшей школе Блэкханта. Я тогда подумала, что это подарок от школы, но учитель объяснил: под конец учебного года Марк хотел смастерить что-нибудь для мамы. Коробочку он не закончил («ее осталось покрыть лаком»), и на время каникул учитель благополучно запер ее в кладовке. Только Марк не вернулся.

Опускаюсь на кровать. Вот Марк обрадуется! Я ведь отдала подарок маме, а та, оказывается, хранила его до самой смерти. Марк удивится не меньше меня – отец не выкинул коробочку? Надо же… Возможно, просто не заметил ее. Хотя он мог и не знать, что коробочку смастерил Марк.

Глядя на пустые мамины ящики, думаю – как же одиноко и пусто ей, наверное, было после нашего с братом ухода… От жгучего чувства вины у меня перехватывает дыхание. Я ни разу не позвонила маме, она так и не узнала, жива ли я. В поезде, в день побега, я твердила себе: мама ничем не лучше отца, она не защищала нас, не пробовала спасти. Таким образом я просто пыталась избежать чувства вины. Без семьи, денег и возможностей мама была такой же пленницей, как и мы, дети.

Решено. Когда мусорные контейнеры заберут, я съезжу на кладбище, попрошу прощения.

Встряхиваю коробочку. Внутри что-то есть, легкое. Снимаю латунную защелку с крючка и поднимаю крышку. Множество маленьких бумажных прямоугольников – газетные вырезки. Высыпаю на ладонь несколько штук, беру одну. Это некролог дяде Биллу от тети Розы. Сзади к бумажному лоскутку прикреплено что-то пожелтевшим скотчем. Переворачиваю, читаю еще один некролог.

ХЕНДЕРСОН, Уильям. Брат Джорджа, деверь Гвен, дядя Марка, Рут и Джой. Ты храбро сражался, защищая нашу нацию. Да благословит тебя Господь!

Три строчки. Никаких тебе «возлюбленный» брат или «любимый» дядя. Даже мне известно, что следует писать «Да благословит тебя Господь и сохранит тебя», но это означало бы оплату лишней строчки. Беру наугад еще четыре вырезки, бегло просматриваю. Два некролога каким-то незнакомцам, затем – третий, от которого к глазам подступают слезы.

ЛАРСЕН, Роберт. Добрый сосед-христианин, чью улыбку будут помнить всегда. Джордж и Гвен Хендерсон

Я злюсь – почему родители не добавили к подписи мое имя? И почему тут нет даты? Я не знаю, когда умер мистер Ларсен. Хотя какая теперь разница…

Четвертая вырезка. Не скажу, будто они мне интересны; я просто отдыхаю перед откручиванием зеркала и разбором другой крупной мебели в комнате.

Это не некролог, но заметка тоже короткая и по существу.

ХЕНДЕРСОН, Джордж и Гвен объявляют о благополучном рождении Марка Джорджа 31 июля. Спасибо доктору Мерриуэзеру.

Перечитываю эти строки и уже не понимаю, на кого злюсь сильнее: на мертвого отца или на сбежавшего брата. Рву короткую заметку надвое, еще надвое, кусочки планируют на серый ковер.

Все эти люди из коробки – в прошлом, в том числе и Марк. Я захлопываю крышку, возвращаю на место защелку, отшвыриваю коробку. Она отскакивает от матраса на пол и исчезает из виду.

Выношу на улицу содержимое первого отцовского ящика, обливаюсь по́том и сыплю проклятиями: я-то думала, что самостоятельное опустошение дома станет чем-то вроде катарсиса… Лучше бы заплатила кому-нибудь!