Молчание

Интуиция гонит меня из одного крыла. Я вывел их, но нашел снаряд в другом месте. Они несут меня на носилках. Потолок. Или, точнее, что от него осталось.

Путь от отчаянья до принятия я преодолел за сутки. Память возвращала картинку за картинкой, ощущение за ощущением.

— Я должен тебе кое в чем признаться. — Аня расправляла шторы, давая утреннему солнцу залить палату. — У меня есть женщина.

— Знаю, — ответила она и опустилась рядом.

— Откуда?

— Я ведь тоже женщина, — ответила она, досадно выдохнув.

— Почему молчала, если знала?

— Мне нужно было время.

— И что будем делать дальше?

— Вначале лечить тебя. Потом привыкать жить в новых условиях, а дальше, — Аня улыбнулась, — я не знаю.

— Меня нигде не ждут.

Даже не знаю, зачем я это сказал.

— Меня тоже.

***

Вначале они остригли мне волосы. Причем, сделали это наспех, оставив небольшой клочок на затылке. Это заметил Семен, мой помощник. Извинившись, они достригли. После чего нас проводили в кабинет. Покореженный временем госпиталь умирал, осыпалась штукатурка, а на потолке образовалась плесень. Война казалась уместным гостем для стен этого заведения. Она сглаживала физические борозды на теле госпиталя, маскируя его брошенность военным положением.

Мы обустроились и налили себе чай.

— В последнее время я полюбил чай с чабрецом, — сказал Семен, иронично вздохнув.

Несколько месяцев мы оперировали пачками прибывающих солдат. Холод войны просачивался в мою жизнь, а я как мог закрывал створки своего восприятия. Оставаясь наедине, я гнал от себя все сильнее вопрос: «А для чего?».

Была ли это попытка сбежать?

За двадцать минут до Нового года начался обстрел нашего района. Огни артиллерийских снарядов мелькали в окнах госпиталя.

— В прошлом году салют был ярче, — хмуро пошутил Семен. — Как бы не оказаться героями этих чертовых передач в телеке.

— Сплюнь, — ответил я.

Орудийные раскаты усиливались. Сопровождаемые протяжным громом они приближались к нам.

— Господи, пусть эта земля будет добра к нам, и да пощадит нас, — прошептала фельдшер.

Солдата с осколочными в брюшной полости нам доставили около часа. Он был еще в сознании.

— Я не хочу быть здесь больше. Пустите меня домой! — бормотал он сквозь муки.

Он скончался на операционном столе.

Огонь не прекращался. Звон нарастал. Протяжным металлическим гулом по моим перепонкам передавалось ощущение чего- то ужасного. Мое сердце забилось, а по телу пробежал пот.

— Нам срочно нужно выйти из кабинета! — крикнул я. — В другое крыло!

Семен недоуменно посмотрел на меня.

— Живей! — заорал я, и весь персонал выскочил из операционной. Семен закрыл дверь. — А его нужно перенести!

Переложив парня на каталку, мы отвезли его в морг в соседнем корпусе.

— На улице небезопасно, — Семен смачно затянул сигарету около входа в госпиталь.

— В здании тоже, — сухо заметил он.

— И все же лучше возвратиться.

Выкинув окурок, мы зашли в здании.

Разрывающийся бетон имеет свой крик, это я усвоил на всю жизнь. Его ужасный рев настолько рванул мои перепонки, выдернув меня из реальности, что я не сразу ощутил, как оказался под плитой. Звенящий звук сверлил меня, приносил ощущение хаоса и невозможности противостоять. Когда шум в ушах стал немного утихать, бессилие уже поглощало мою плоть. Вначале не слушались пальцы, затем туловище. Я видел кровавое месиво в том месте, где должна быть моя нога. Собрав остатки сил, я крикнул Семена. Во время взрыва он был рядом…

Я не знаю, сколько времени я пролежал там, но они нашли меня. Семен был жив. Повернуться я не мог, но слышал его приободряющие слова. Мой взгляд был устремлен только на ногу. Запах известки и гари.

Затем они как- то освободили меня. Пыль все еще витала, словно в здание пустили сгусток тумана. Наконец- то я не думаю о себе. Голос становится тише. Наступает молчание.