Молчание костей

– У инспектора Хана есть алиби. Есть свидетели, которые могут подтвердить, что во время смерти госпожи О он находился в другом месте, – в голосе Хеён слышалась твердость, не оставляющая места для сомнений. – Он никак не причастен к убийству, так что можно не волноваться. Кён может врать сколько угодно, но правда в конце концов восторжествует.

Я всегда гордилась собственной верностью; в Инчхоне меня все считали лучшей подругой. Но по сравнению с Хеён моя верность казалась какой-то водянистой.

– Тогда, как ты думаешь, кто убийца? – как-то слишком беспечно спросила я.

– Тот, у кого нет алиби.

* * *

«Ложное обвинение».

В тот момент я как-то пропустила слова Эджон мимо ушей, но теперь никак не могла выбросить их из головы. А ведь Кён буквально в том же разговоре заявлял, что нашел нечто, что погубит инспектора Хана…

Когда-то в силу возраста я это выражение не понимала, но оно словно прилипло ко мне, и с годами я начала осознавать, что оно значит. Утаивание правды – несправедливость, в которой наказание понесла жертва, а не преступник. Завеса лжи и недопонимания, которую во что бы то ни стало необходимо сорвать. Ложное обвинение. Эти два слова встали у меня в горле острой костью: как бы я ни пыталась, я не могла их проглотить.

Я обязана была узнать, что задумал полицейский Кён, поэтому старалась следовать за ним по пятам. Я подметала террасы, мыла полы, носилась с подносами по ведомству, бралась доставлять письма для полицейских и чиновников. Я делала все, лишь бы не сводить с него глаз. Инспектор Хан мог казаться сколь угодно несокрушимым, однако я-то знала, что он всего-навсего человек и его жизнь так же хрупка, как жизнь моей матери. А ее жизнь вдребезги разбилась о камни. Ложь могла запросто столкнуть и инспектора с края обрыва.

– Я абсолютно уверен, – заверял полицейский Кён дружков, – в этом году я пройду экзамен мугва. До этого мне просто не везло, ведь одними умениями, без нужных связей, так просто на экзамен не попасть…

Кён вел себя как обычно вплоть до самого вечера. Прошли считаные часы после того, как Эджон поведала мне о его плане.

Фиолетовые сумерки плавно перетекли в полночную темноту – глубокую, спокойную, погруженную в безмолвную дрему. Все было настолько тихо, что Кён, должно быть, возомнил себя тем еще пронырой. Он не знал, что я наблюдаю за ним из западного двора, прячась за завесой голубоватого тумана. Мужчина украдкой выбрался из полицейских спален на террасу павильона. Сделал шаг вперед, но тут же замер: пол под его ногой скрипнул. Шагнул еще раз – и снова замер. Он оглянулся по сторонам, но не обратил внимания на густую тень, в которой я притаилась. Он крался подобно крысе; хотя, впрочем, он ею и был. Наконец Кён отодвинул раздвижную дверь и исчез в кабинете инспектора.

Я почти бегом прокралась вдоль террасы к каменным ступенькам; соломенные сандалии приглушали мои шаги. Приоткрыв дверь на самую щелочку, я заглянула внутрь. Полицейский Кён достал какую-то вещицу, похожую на огниво, и в помещении загорелся свет, слишком яркий для такой темноты. Похоже, Кён тоже так подумал, потому что он засуетился, словно время было на исходе. Перебрав бумажки в какой-то коробке, он достал одну из них. Я пригляделась и чуть не ахнула. Это же та красивая черная шкатулка, которую я видела на полке у инспектора Хана!

Полицейский Кён свернул украденный листок и убрал его за пазуху, а потом задул свечу. Я тут же отступила в тень, а Кён тем временем выскочил из кабинета и поспешно убрался со двора.

На мгновение я застыла. Руки и ноги дрожали. Надо подождать инспектора Хана, доложить ему, что произошло. Однако в этот момент меня пробрало до костей внезапной мыслью: «Иди за ним».

* * *

Снаружи, в отличие от освещенного факелами ведомства, стояла полнейшая темнота. И тишина тоже: не было слышно ни гула, ни движения, ни журчания. Иногда мимо парами проходили караульные, но и тогда раздавался лишь звук шагов. И мое учащенное дыхание.

Полицейский Кён шел быстро, метался от тени к тени, бросал назад обеспокоенные взгляды, как будто чувствуя мое присутствие. Всякий раз я ныряла за стену или как можно сильнее пригибалась. Сердце в груди билось, как птица в клетке, – так быстро, что у меня закружилась голова. Я вспомнила, как несколько месяцев назад пыталась сбежать.

В точно такую же ночь.

Только тогда я бродила по улицам почти вслепую: после новостей о болезни старшей сестры глаза мои опухли от непрерывных рыданий. В тот момент мне хотелось лишь найти брата и со всех ног бежать к умирающей сестре. Но меня поймали и поставили на щеку клеймо, а спустя несколько дней пришла записка. Эджон мне ее зачитала: сестра просила не забывать об обещании, которое я ей дала.

Об обещании найти затерянную могилу брата.

Обещании, которое крепкой веревкой привязывало меня к Ханяну и не давало сбежать. Но теперь меня удерживало кое-что еще.

«Тамо Соль, – вспомнился мне глубокий, вселяющий мужество голос инспектора Хана, – ты понимаешь, почему твое открытие все меняет?»

Для инспектора Хана мое открытие имело огромную ценность.