Молчание цвета

Анания насчитала бы от силы два-три случая за долгую – в семнадцать лет – историю соседства с Тамарой, когда та приходила к ней с жалобой. Потому, заметив озабоченное выражение ее лица, мгновенно заторопилась навстречу, причитая: «Что случилось, цавд танем[5], чувствую сердцем, что что-то стряслось». Тамара осела кулем на пол, будто карточным домиком сложилась. Девочка осталась стоять, только положила измызганную сладким печеньем ладошку на ее плечо. На запястье болтался браслет с синим камнем-оберегом. Хлопчатобумажная нить браслета истерлась почти напрочь. Скоро она оборвется, и камушек, исполнив предназначение и забрав с собой всякое дурное, затеряется в траве и достанется какой-нибудь сороке. Или же закатится в щель между досками пола и окажется в норке мыши. Девочке же повяжут новый браслет от сглаза, таково правило, детей без защиты оставлять нельзя.

Меж тем, справившись с волнением и обретя наконец дар речи, Тамара подняла на Ананию свои светло-золотистые глаза и шепнула, едва шевеля губами, будто боясь пораниться о звуки: «Сестра».

– Что с сестрой? Снова выкидыш? – всплеснула руками Анания.

Тамара замотала головой, судорожно всхлипнула, втягивая ноздрями сыроватый и прохладный воздух погреба. Пересиливая себя, нерешительно протянула соседке надорванный конверт – вот.

Анания первым делом пробежалась глазами по адресу получателя, удостоверилась, что письмо было предназначено мужу Анаит. Но вопросов лишних задавать не стала, вытащила мелкоисписанный листок и несколько фотографий. Сначала рассмотрела снимки – их было пять, и на каждом можно было увидеть красивую темноволосую девочку, смутно напомнившую ей кого-то. На первой фотографии девочке было примерно четыре годика, она смотрела исподлобья, крепко прижимая к груди большого плюшевого медведя, видно, тот, кто делал снимок, попросил у нее игрушку, а она заупрямилась и не стала отдавать. На других фотографиях она была старше. На одной успела превратиться в миловидную девушку, с нежным овалом лица, миндалевидными глазами и толстыми, в кулак, длинными косами, которые она, стесняясь, перекинула вперед, неуклюже пытаясь отвести внимание от пышной груди. На последней, повзрослевшая и пополневшая, она держала на руках круглощекого мальчика, абсолютную свою копию. Анания отложила фотографии и принялась за письмо. По мере прочтения брови ее заползали все выше, грозясь чуть ли не слиться с волосами.

– Откуда оно у тебя? – спросила она. Тамара к тому времени успела прийти в себя: поднялась, отряхнула платье, попыталась выдернуть из кулачка дочери подол, но, остановленная ее недовольным хныканьем, пожала плечом и, достав из кармана новое печенье, вручила ей. Моника-прищепка с азартом принялась грызть, подпрыгивая от нетерпения. Кудряшки смешно пружинили при каждом ее подскоке.

– Вчера к Анаит собралась, встретила по дороге почтальона, он и отдал мне конверт, мол, раз уж идешь к сестре, передай ее мужу, – заторопилась с объяснением Тамара. – Я, главное, удивилась – сто лет бумажных писем не видела, все сейчас электронные шлют. И сразу же о нем забыла – закрутилась с детьми. А сегодня обнаружила в сумке. Не могу объяснить, зачем распечатала. Но прочитала и сразу прибежала к тебе.

– Дочь, значит, у него, – задумчиво протянула Анания, принявшись заново, уже с пристрастием разглядывать фотографии. – А я-то думаю, кого она мне напоминает! Теперь вижу, что его. Одно лицо – глаза, губы, брови. Даже волосы его, густые и смоляные. И мальчишка – должно быть, это ее сын – получился абсолютной его копией, прямо отражением в зеркале. Вот ведь неубиваемый ген! Зовут, значит, Таней. Видеться с отцом хочет. Мать умерла, и она нашла в документах его адрес и корешки денежных переводов. Она и не догадывалась, что отец жив, мать говорила, что погиб в аварии, не успели пожениться. И про переводы молчала. Хмммм.

Анания обернулась, кивнула в сторону низенькой скамейки, на которой проводила время, вывязывая свитера и накидки.

– Пойдем, покумекаем-сообразим, как быть.

– А как тут можно быть? – завздыхала Тамара, направляясь неуклюжим шагом в глубь погреба. Большой живот сковывал движения, раздражал. Моника-прищепка следовала за матерью по пятам, оглядываясь на животных за заслонкой. Коза не сводила с нее взгляда, медленно и обстоятельно жуя жухлое яблоко. Куры квохтали, петух дремал. Индюшки презрительно молчали. Кот, обеспокоенный непрошеными гостями, ходил кругами, но не мяукал – признал соседей.

Анания убрала с лавочки корзину с вязанием, освобождая место для Тамары. Дождавшись, пока та сядет, расположилась рядом. Наблюдала, как Моника-прищепка, метнувшись к импровизированному загону, сунула козе остатки печенья и со всех ног помчалась обратно. И лишь когда та, устроившись на краю скамейки, принялась по привычке наматывать на кулачок подол платья матери, ответила:

– По справедливости и поступим.

* * *