Молчание цвета

Саломэ фыркнула, махнула рукой на невестку – бессовестная. Обе с облегчением рассмеялись, избавляясь от тягостного чувства страха.

* * *

Невестка первая заметила странное: внушительный кусок штукатурки, рухнувший вслед за ковром, оголил часть кладки, два узеньких камня которой – ровные, прямоугольные, будто вытесанные по чертежу, сильно отличались от остальных. Дома в Берде традиционно строились из природного камня, который не обтачивали, а при строительстве подгоняли по форме. Естественно, два совершенно одинаковых камня-близнеца не могли не привлечь внимания невестки. Она притащила стул, вскарабкалась на него и, привстав на цыпочки, принялась изучать находку. Саломэ приобняла ее за колени, чтоб та не упала, и прогудела в подол платья: что там?

– Не могу понять, неужели туф? Кажется, они даже толком раствором не скреплены… – И невестка надавила на шов между камнями. Раствор оказался на удивление сыпучим, будто из песка, и она провалилась в щель пальцами. Вскрикнула от неожиданности, отдернула руку, отшатнулась, чудом не свалившись со стула: ой!

– Да что же там такое? – рассердилась Саломэ. Она не умела быть терпеливой, а в минуты волнения, от избытка чувств, могла даже поскандалить. Невестка, зная за свекровью такую особенность, заторопилась с ответом:

– Похоже на… на пчелиный воск, кажется.

– На что?

Вместо ответа невестка потерла пальцы, осторожно принюхалась к ним, с плохо скрываемым отвращением сковырнула немного раствора, скрепляющего два одинаковых туфовых бруска.

– Это ведь пчелиный воск, верно? – спросила она, сунув под нос свекрови темно-бурую крошащуюся субстанцию.

Пока Саломэ изучала крупицы и растирала их в пальцах, невестка с легкостью вытащила один из камней. Тот оказался легче, чем должен был быть. Невестка выдернула второй камень и слезла со стула. Водрузила их на подоконник, отодвинув тяжелые шторы, не дающие сумасшедшему августовскому солнцу проникнуть в дом, сходила за тряпкой, тщательно обтерла находку. Это действительно были два небольших бруска розового туфа. При ближайшем рассмотрении на камнях обнаружилась длинная продольная щель: их в свое время распилили и потом скрепили обе половинки цементным раствором.

– Должно быть, внутри что-то есть, – постановила Саломэ.

Попытка отколупать приклеенную сторону провалилась. Мелькнувшую было мысль опустить камни в воду сразу же отмели – мало ли, может, нельзя мочить.

– Вдруг внутри бумаги? Документы, например, – предположила Саломэ.

Невестка вопросительно взглянула на нее. Из-за дефекта речи она старалась, когда это возможно, не говорить, предпочитая изъясняться жестами.

– Какие документы? – переспросила, верно истолковав ее взгляд, свекровь. И, пожевав губами, ответила: – А черт его знает! Хотя… давай сначала попытаемся до них добраться.

Откололи приклеенную сторону с помощью молотка и сапожного ножа. Саломэ который раз похвалила себя за то, что не выкинула давно пришедшие в непригодность инструменты прадеда-сапожника, а хранила их в чулане на всякий пожарный случай. Судя по тому, что сапожный нож сломался сразу после того, как откололась «крышка» второго туфового кирпича, именно этого пожарного случая он почти полвека и дожидался.

В выдолбленном углублении одного из камней обнаружился тщательно запаянный в полиэтилен и завернутый в рулон обветшалый лист бумаги. Линялые печати говорили о том, что это, несомненно, официальный документ. «Нашлось-таки свидетельство о собственности!» – смешалась Саломэ, рассматривая расплывшиеся пятна печатей и причудливую арабскую вязь текста. Предки ее мужа, чудом спасшиеся во время резни, вынуждены были бежать в Восточную Армению, оставив в Западной все свое имущество. Свекровь рассказывала, что в Битлисе они владели огромным имением и что единственное, что они смогли забрать с собой, – это документы и золотые украшения. Саломэ никогда в глаза не видела ни бумаг, ни украшений, но разговоры о них преследовали ее всю жизнь. Свекровь часто сетовала, что золото было распродано в спешке, почти за бесценок, чтобы побыстрее построить этот дом, где они потом и жили, а вот документы надежно спрятали, но где именно – она не знала, потому что секрет унес с собой в могилу ее выживший из ума муж.

– Для смутных тридцатых годов тайник был мудрым решением – чем меньше внимания, тем сохраннее будешь. Ты же понимаешь, какие подозрения могли вызвать турецкие официальные документы у советских органов. Но меня задевает другое: почему муж так и не доверил мне место тайника? Я же не чужой ему была! – с неизменной жалобой заканчивала она свой рассказ.

Саломэ сочувствовала ей, но с утешениями не лезла, не видела в этом резона. Она не очень понимала свою свекровь: какой смысл обижаться на потерявшего разум человека? Какой с него спрос? С тем же успехом можно обижаться на кота, стащившего со стола котлету.

Обо всем этом Саломэ рассказала невестке скороговоркой, пока изучала свидетельство о собственности.

– Что с ним теперь делать, ума не приложу. Ладно, пусть пока полежит, там видно будет. Как-никак официальная бумага!