Молчание цвета

Самсон этому сыру особенно радовался, потому что любил приготовить его на завтрак: распускал в сковороде со сливочным маслом, взбивал до пены пару яиц, вливал в сыр, легонько перемешивал и зажаривал на среднем огне до румяной корочки, не накрывая крышкой. Верх омлета тогда оставался влажно-тягучим, можно было есть, макая туда кусочки хлеба. И только потом нужно было аккуратно сковырнуть сырную корочку ножом и смаковать ее, запивая чаем.

Церемонию поедания омлета Самсон очень ценил и следовал своим же собственным правилам неукоснительно: два куска мягкого хлеба, черный чай с тремя ложками сахара, выкуренная следом на веранде сигарета… У него теперь так мало было радостей, что каждую он берег пуще зеницы ока.

Сад и огород остались за Тамарой при условии, что половину урожая она будет отдавать ему. Основной труд был за ней, Агарон только вскапывал огород и иногда, после основательного скандала, пропалывал и поливал грядки. Самсон несколько раз, на правах старшего, пытался вразумить его, ругал и увещевал, но толку было мало – муж Тамары представлял собой эталонный образец бездельника: нигде не работал и не собирался, но и дома старался не особо задерживаться, оно и понятно – дел там невпроворот, на диване полежать не дадут, весь мозг претензиями вынесут. Опять же дети, младшие ползают по тебе, требуют внимания, старшим то одно нужно, то другое. Потому дни свои Агарон проводил или по друзьям – сегодня к одному заглянет, завтра к другому, или же бесцельно бродил по Берду и его окрестностям. «Ты бы хоть ягод собрал или орехов, вон сколько их кругом растет!» – выговаривала ему, не вытерпев, Анания. Агарон или угрюмо отмалчивался, или же шел в атаку – вы мне никто, чтобы советы давать! Анания тогда сердито встопорщивалась – я тебя, дурака, вот такого роста помню – и, наклонившись, она водила ребром ладони по своему колену. Если Самсон заставал их ссору, сразу же напускался на Агарона. Тот затыкался и уходил в дом, громко хлопнув дверью – обладая достаточно трусливой натурой, хорохорился перед бабами, зато неизменно пасовал перед мужиками. На том все и заканчивалось. Наблюдая за бестолковым соседом, Самсон иногда даже немного утешался, что остался совсем один, не дай бог кто-нибудь из его детей вырос бы таким лоботрясом! А потом одергивал себя – совсем, что ли, старик, от одиночества сдурел! Судьба обошлась с ним немилосердно: сначала лишила сыновей-погодков, попавших в один призыв на Афганскую войну и вернувшихся домой в цинковых гробах. Потом, спустя два года, отобрала жену. Горя оказалось так много, что Самсон не решился больше ни с кем связываться, из страха, что может и новую семью пережить.

«Тридцать. Три. Года. Одиночества», – повторял он про себя, обводя выцветшими глазами давно не крашеные балки потолка. И неизменно добавлял, уже вслух, продолжая никогда не прерывающийся разговор с родными: «Знать бы, сколько мне отпущено жить до встречи с вами». В том, что за порогом смерти его ожидает семья, он не сомневался. Иначе уже будет совсем не по-людски, нашаривая костыли, продолжал рассуждать вслух Самсон. Для той встречи он заранее, чтоб потом от волнения не сбиваться на ненужный пафос, придумал и отрепетировал крохотную речь, несколько куцых предложений, о том, как рад наконец снова их видеть и как скучал. Он твердо решил, что сначала обнимет мальчиков, обоих сразу, и только потом – жену, чтобы подержать ее подольше в объятиях, вдохнуть знакомый запах духов, ландышевый, ненавязчивый. Где и как это случится – он не особо представлял и предположений не строил. Главное, чтобы наконец-то снова вместе.

Пока же, вооружившись терпением, он жил, скромно и даже нище, как все прочие пенсионеры. Выплаченной государством пенсии хватало только на оплату коммунальных услуг. Выручала социальная служба, шатко-валко поставляющая минимальный набор продуктов и дешевые лекарства. Ну и конечно, урожай, собираемый с участка Тамарой. Анания изредка приносила двухлитровую банку козьего молока и с десяток яиц и с одеждой иногда выручала: отдавала кое-что из старых мужниных вещей, а недавно связала ему из остатков мохера теплый жакет. Самсон первое время стеснялся и пытался отказаться от поддержки соседок, но, уступив их возмущению, сдался. Помогать ему Анании с Тамарой было в радость, ведь это была возможность отплатить ему за добро – пока позволяло здоровье, он безропотно выручал их с ремонтом. Дом Тамары так вообще из руин поднял, убив на это почти три года. Самым сложным было одолеть плесень в погребе, но Самсон и ее вытравил.

Руки у него были золотые, все умел, со всем справлялся: строительство, переделка, перекладка, замена полов и окон. Даже научился делать прекрасную натуральную черепицу, притом изготавливал только матовую – глянцевую терпеть не мог, хотя отлично знал, что та лучше защищает от мороза и влаги.