Молчание

Том не таил на них зла. Что ему эти мелкие сошки, занятые борьбой за выживание в столь изменчивом мире! Но после поражения в Атланте он стал где только можно скупать акции «Гремучего грома». На прошлой неделе его доля в компании доросла до тридцати шести процентов. Совет директоров потребовал провести внеочередное собрание. Намеченное на сегодня, на десять утра.

У него не было никаких сомнений, что они сдадутся.

Он снова развернулся к окну и откинулся на спинку кресла, сцепив руки на затылке, закинув одну ногу на подставку небесного глобуса семнадцатого века, подаренного ему первой женой «в пандан» к бронзовому телескопу на треноге, стоявшему в противоположном углу. Не лучше ли было бы убрать эту железяку с глаз долой? Послушать, что ли, пока пленку или хотя бы кусок, чтобы понять, подлинная она или нет? В оконном стекле зеленело отражение экрана «Квотрона», выплевывающего курс акций; над ним, на филенчатой стене позади письменного стола, висела небольшая картина Мане с черным пароходиком, бороздящим воды Ла-Манша, — единственная по-настоящему ценная вещь в его хозяйстве. Других произведений искусства в кабинете не было. Мебели тоже.

Ночь, когда он вернулся из Чикаго…

О деньгах к тому времени он, разумеется, знал. Это послужило одной из причин его поездки, но и без проверки было очевидно: что-то не так.

В его памяти четко запечатлелось довольное, пофигистское выражение в глазах Карен, ее негромкий, самоуничижительный смех, когда она описывала свой небогатый событиями день, и весьма убедительно, — хотя бы потому, что она всегда умела убедить самое себя. Именно так все начиналось в последний раз — с маленькой лжи.

Но убийство?

В кабинете было совсем тихо.

Вопрос стоял не о возмездии, а о том, как внушить этим довоенным остолопам (Том встал и, словно это могло помочь ему собраться с мыслями, начал ходить по кабинету), что и в наши дни, когда стремление к богатству подвергается моральной опале… иначе говоря, господа, когда голова Америки настолько возвысилась над задницей, что не видит собственного дерьма, мир вынужден меняться; время идет, и убыточные предприятия вроде вашего… — да, он гордился тем, что доныне никто не мог сказать о Томе Уэлфорде, что он оставляет после себя разрушения.

Том снова подошел к письменному столу, сел, достал ключ и открыл ящик. Потом, перегнувшись через него, нажал кнопку внутренней связи и наказал миссис Стрейхорн, чтобы его не беспокоили ни по какому поводу.

Дрожащими руками он вставил кассету в магнитофон.

Поначалу Том с трудом узнал голос женщины, и это вселило в него надежду. В студии голоса можно клонировать, изменять «хирургическим» путем, делать их похожими на чужие. Ему хотелось думать, что Серафим имел доступ к такого рода технике и подделал запись, что он все это сфабриковал.

Он прокрутил пленку, останавливая наугад, позволяя себе вслушиваться, только когда попадал на диалог, пропуская длинные куски недвусмысленного молчания.

Благо, он знал, что искал.

Можно было не обращать внимания на сверхчеткие звуковые эффекты аппаратуры Хендрикса: вскрики и завывания, совсем не характерные для той Карен, которую он знал, ритмичное пошлепывание плоти о плоть, ускоряющееся к предсказуемой развязке. Это не в ее духе. Карен была пассивна по природе. Девица же на пленке с таким упоением доходила до крайней степени распутства, что ее голос то и дело срывался на басовую хрипотцу протяжного южного говора — южного, черт подери; а иногда она разражалась грязным смехом грошовой шлюхи.

Да, разыграно как по нотам.

Но чем больше он слушал, тем труднее ему было притворяться, что он не знает, что даже представить себе не может, чей голос звучит на пленке: какая-то совершенно незнакомая ему женщина томно мурлычет на ушко какому-то прощелыге в гостиничном номере, что она любит только его.

К тому времени, когда он дошел до известного пассажа, у него уже не оставалось никаких сомнений. Она изъяснялась иначе, но так странно, что Том не стал анализировать; его Карен говорила на другом языке — на каком-то чужом языке, которым она воспользовалась с единственной целью — уничтожить его, унизить, предать.

Том отмотал пленку назад и еще раз прослушал этот фрагмент.

Карен: Я мечтала об этом, но никогда не хотела, чтобы это произошло. Просто он получит то, чего заслуживает.

Чего же, интересно, я заслуживаю? Том улыбнулся. Жестокий удар. И это после всего, что он для нее сделал… что ж, Карен всегда имела склонность к мелодраматичности. Пленка крутилась дальше.

Хейнс: Почему же у меня тогда так гадко на душе?

И ты еще спрашиваешь, пизденыш? Тому стало понятно, откуда у Серафима и «Эдди» с приставленным к стене ухом появилась мысль о том, что Карен и Хейнс собираются его убить.