Молчание

Карен: Мы все делаем правильно. Мы должны в это верить. Всегда. Быть вместе — это наш моральный долг. Я уверена, что Господь видит нас, верю, что все, что мы делаем, мы делаем с Его благословения. Мы семья, Джо. И нам ничего не остается, кроме как узнавать друг друга все лучше и лучше… как ты сам всегда говорил.

Похоже, она все-таки рехнулась, совсем рехнулась, подумал Том.

Хейнс: Видно, судьба.

Нет, вы только послушайте! Господи, и где ж она такого откопала? Том нажал на «стоп» и сбросил наушники. «Мы семья» — вот отчего у него скрутило кишки… Тошнотворный душок праведности…

Перед глазами у него возникло лицо Карен: на верхней губе капельки пота, темно-медовые волосы разметаны по подушке.

Боль застала его врасплох — режущая боль, такая жуткая, что он весь скрючился.

Так он и сидел, пока ему не полегчало, в ошеломлении поглаживая колени и пытаясь понять, что делать. Затем медленно выпрямился. Пришло время встречать народ из «Гремучего грома». Но приоритет был отдан другому. Сняв трубку, Том набрал общий номер госпиталя на Леннокс-Хилл и попросил, чтобы его переключили на клинику доктора Голдстона.

В ожидании ответа он, отбивая такт устричным ножом эпохи Георга III, служившим ему для вскрытия писем, изучал содержимое конверта. Помимо отчета Хендрикса там было пять фотографий, отснятых дальнобойным объективом. Том разложил на столе цветные снимки: Карен за рулем «вольво», сворачивающего на подъездную аллею; Нед, играющий во дворике белого каркасного дома; смазанный профиль Джозефа Ская Хейнса; а вот и все вместе: Джо с Карен стоят обнявшись, а Нед возюкает в грязи свое «защитное» одеяльце.

Лицо Хейнса показалось ему знакомым. Жаль, расплылось, не попав в фокус. Боль в животе обострилась. Том даже подумал, что сейчас упадет в обморок, но ледяной спазм прошел.

Нет, на все сто он не уверен.

— Кабинет доктора Голдстона. Чем могу служить?

Протянув руку к опрокинутым фотографиям жены и сына, Том вернул их в вертикальное положение, словно это были иконки, обладающие защитной силой.

— У меня назначен прием на завтра на одиннадцать тридцать. Я бы хотел его перенести. Моя фамилия Уэлфорд.

— Пожалуйста, мистер Уэлфорд. Когда вам удобнее? Есть два-три окна на следующей неделе. Так, посмотрим…

— Я буду у вас через десять минут.

— Через десять минут? Простите, мистер Уэлфорд, но у доктора Голдстона очень плотный…

Том положил трубку и после секундного колебания позвонил своей секретарше и сказал ей, что произошло нечто непредвиденное. Он вынужден отлучиться по срочному делу. Не будет ли она любезна уведомить об этом Джерри? Пусть он принесет атлантцам искренние извинения от его имени и заменит его на боевом посту.

— Но они уже прибыли и ожидают вас в приемной. Мистер Тербиди тоже с ними.

— Отвлеките их, миссис Стрейхорн. У вас получится.

Том сел, обхватив голову руками.

Они вовсе не собирались его убивать. Нет необходимости. Все гораздо хуже — они намерены отнять у него сына. Чего подспудно он всегда страшился. При нулевых шансах она все-таки его нашла.

Своего Мистера Мэна.

Но Тому нужно было удостовериться.

Он встал из-за стола и подошел к окну, прижимая к груди тоненький черный кассетник, как проповедник стискивает в руках молитвенник. Потребность услышать их вместе была чересчур велика, чтобы ей противостоять. Том отмотал пленку в начало и, устремив взгляд за зеленый прямоугольник парка, туда, где в дымке, словно разлитая ртуть, поблескивало озеро Гарлем-Мир, включил звук.

Громыхание колес на одной из верхних платформ сменилось дробью бегущих шагов. Когда шаги смолкли, процокотав над головой Хендрикса, он представил себе состояние какого-нибудь обладателя сезонной карточки, у которого из-под носа ушел поезд. Здесь, внизу, в недрах вокзала, путешествующих было меньше, меньше жизнеспособных людей вокруг.

Хендрикс подождал, пока можно будет разговаривать без необходимости повышать голос, потом сказал:

— Похоже, он пытается от нас оторваться. Ну, знаешь: входит в кабак, проходит насквозь и выходит с другой стороны. Избитый трюк.