Молчи о нас

Делает шаг вперед, вплотную подходя ко мне и вскидывает голову. Слышу, как трещат натянутые цепи, сдерживающие изголодавшегося зверя внутри.

– Домой, Маша! – грубо цежу на эмоциях.

Чувствую себя пацаном, который смотрит на девчонку, а его жарит изнутри. Маленькая, уверенная в себе, успешно нажимающая на нужные кнопки и до остервенения сексуальная сейчас с этим взглядом, требовательно пилящим меня, руками, сложенными в кулаки и плотно сжатыми губами.

21

– Ты не ответил. Дело в возрасте? – Маша чеканит, обдавая меня тяжелым дыханием.

В ушах шумит, фокус поплыл, оставляя эту настырную заразу по центру и смазывая все границы. И если она сейчас не уйдет, цепи с грохотом разорвутся.

– Я все сказал и не считаю нужным отвечать тебе! Иди домой!

– Почему ты командуешь мной? – подбородок Маши начинает дрожать, пока она силится выглядеть уверенной в себе, – Если я тебе не интересна, это не значит, что ты имеешь право поднимать на меня голос и говорить мне что делать. Я просто спросила о том, что вижу. А ты будешь своими подчиненными командовать. Я виновата лишь в том, что как дурочка в тебя влюб…

Грохот разорванных петель оглушает. Рывком обхватываю упрямицу за затылок и, руководствуясь черт знает чем, целую. Лишь бы не произносила того, что никак не может задержаться в горячем рту. Влажном, сладком, но действующим на рецепторы подобно перцу чили. Маша, на секунду остолбенев, отмирает. Приподнимается и обхватив ладонями мою шею, приоткрывает губы. Острый язык жадно встречает мой, запуская в теле землетрясение. Чертово сочное яблоко, или кусок мяса, до которого дотянулся зверь и теперь с алчным остервенением запускает в него зубы. Говорят, вампиры испытывают кайф от привкуса крови, не знаю что испытывают они, а меня шатает. Бездна, в которую я сделал шаг оказывается бездонной, и лететь в нее непередаваемые ощущения. Сжимаю стройную талию в руках. Меня подбрасывает изнутри, жарит, заставляя вжимать хрупкое тело в себя сильно и жадно, хотя этого не требуется. Она сама жмется ко мне, как будто только и ждала этого.

Не маленькая, совсем не маленькая девочка. Маша пахнет страстью, мощным возбуждением и чем-то таким, от чего нервные окончания сходят с ума, а мозг плывет сильнее, чем после коньяка.

Не знаю куда бы привело это помешательство, если бы не Машин стон. Надсадный стон, простреливший барабанные перепонки и плашмя опрокинувший на дно той самой бездны.

Пошатнувшись, резко отхожу от девчонки. Дышать тяжело из-за того, что в легких пожар, а понимание происходящего наотмашь бьет по вискам. Синие глаза блестят, щеки красные, на припухлых после поцелуя губах вот-вот заиграет счастливая улыбка, а я себя удавить готов.

Твою мать!

– Маша, иди домой!

– Но…

– Я прошу тебя. Не заставляй меня снова приказывать, – едва сдерживаюсь и вероятно она это видит, потому что неловко поправив белую полоску на плече, успевшую сползти вниз, быстро скрывается в доме.

Зажмуриваюсь и с силой впечатываю ладонь в каменную стену, около которой еще пару секунд назад терзал Машу.

Кретин недоделанный! Ладно, она девчонка, но у тебя-то мозги должны быть!

Нервно провожу пятерней по волосам.

На языке все еще запретный привкус. Ладони надолго запомнили, как это впиваться в изящную спину, прогибающуюся под моим натиском.

Черт! Сколько мудачья за решетку засадил, не ведясь на их мольбы и постоянные уговоры, сколько слез женских проигнорировал, пока те пытались взятки за своих мужей и братьев – сватьев в карман засунуть, прося не доводить дело до суда, а тут повелся.

Сломала выстроенную годами стальную броню. И чем?

Знаю чем, и от этого чувствую себя еще хреновее.

В ярости возвращаюсь в комнату и почти не уснув ночью, утром ставлю Ивана с Илоной в известность о том, что планы поменялись и приходится уехать.

Маши дома не обнаруживаю. Вероятно, пересекаться со мной постеснялась или еще что-то, но когда я собрав сумку, прохожу мимо ее приоткрытой двери, комната оказывается пуста.

В углу замечаю мольберт, рядом с которым на столе в беспорядке валяются краски и покрытая черным цветом палитра. Рисовала что-то совсем недавно. Краски еще даже не высохли на ней.

Выглянув на пустую лестницу, сам не понимаю зачем вхожу в спальню и обхожу мольберт. Не знаю, что собирался увидеть, но явно не то, что врезается в глаза яркой вспышкой из черных линий.

На белом листе я. Черными красками выведена каждая черта лица, в глазах застывшая эмоция. Брови сведены к переносице, а губы растянуты в едва заметной улыбке.

Портрет не дорисован, но проделана колоссальная работа.

Чертовски талантливо, тонко. Протяни руку и пощупай. Этот второй я вот-вот оживет.

Даже не по себе становится.

Машка…

И вот это Иван назвал каракулями? Черт меня раздери, да она может разорвать Москву своим виденьем.

– Дамир, – раздается снизу голос Ивана, отрывая меня от рассматривания самого себя.

– Иду, – отвечаю громко.

Раздумывая буквально секунду, забираю портрет и, засунув его в папку с документами по квартире, спускаюсь.

На то, чтобы попрощаться с Беловыми, уходит минут десять, но Маша так и не появляется, что даже к лучшему.