«Молчи» (СИ)

— Оставим её здесь? — почему Фарджу так охота противостоять ОʼБрайену? Почему ему обязательно надо выводить друга из себя? Хочет получить битой по роже? Может быть.

Дилан ставит руки на талию, одной ладонью сжимает холодную биту, издеваясь над губой, и притоптывает ногой:

— Она же в хлам… — шепчет, испытывая отвращение к самой особе и к тому, что её вот-вот может вырвать. Харпер действительно начинает дергаться, прижав ладонь к губам.

— Так даже интереснее, — Дейв уже готов развернуться и пойти к девушке, но замирает, когда в спину ударяет вопрос:

— Какого черта ты так озабочен ею?

Выражение лица Фарджа не должно меняться, но в глазах заметно блестит еле заметная злость, поэтому он скрывает её за недоброй ухмылкой:

— Тебе не понять, — Дилану правда не понять, так как Дейв не рассказывает того, что ему пришлось пережить. ОʼБрайен сжимает пальцами биту, сдерживая в себе все то, что хочется излить на друга, который разворачивается, подходя к Харпер, которая и правда «в хлам». Дилан перебрасывает биту из руки в руку, со злостью размахивается, ударив ею по колонне, и с ненавистью смотрит на Фарджа, рыча:

— Оставь её здесь, — приказывает, и Дейва словно парализует. Парень оглядывается, прикусив губу, и щурит веки, понимая, что Дилан настроен серьезно. ОʼБрайен проглатывает комок, когда его друг внезапно кивает, молча принимая команду. Он даже не станет противиться? Это на него не похоже. Фардж только исподлобья смотрит на Дилана, подходя к нему, обходит, решая преодолеть расстояние. Сам спрыгивает с платформы, видя, что на противоположной стороне есть выход, и оборачивается:

— Чего встал?

ОʼБрайен стучит битой по полу, хмуро и с недоверием наблюдает за другом, который продолжает идти. Чего он задумал? Хочет, чтобы внутри Дилана проснулась совесть? Этого не будет. Никогда. ОʼБрайен оглядывается, бросив короткий хмурый взгляд на Харпер, которая кашляет, прижав ладонь к губам. Поднимает глаза на Дилана, сощурившись подобно ему. ОʼБрайен с презрением хмыкает, отворачивается и направляется за Дейвом, что недовольно сжимает зубы. Почему он не стал отпираться? Так как хочет, чтобы внутри его друга что-то екнуло.

Да, они оба — ублюдки.

Но хоть что-то человеческое в них должно быть.

И, судя по всему, Дилан не человек.

Проблемы других окружающих его не заботят и заботить не должны. Эгоист. Урод. Моральный ублюдок. ОʼБрайен спрыгивает на рельсы, подходя к противоположной станции, и бросает на её поверхность биту, забираясь. Встает, вновь, поневоле, оглядываясь назад. Харпер сама встает на ноги, держась за колонну. Её тело трясет так, словно её сейчас стошнит, но она ведь может передвигаться самостоятельно? Значит, не пропадет. Тогда, чего ты, Дилан, продолжаешь наблюдать за её передвижениями? Фардж уже подходит к запасному выходу, толкая дверь, и искоса смотрит на друга, который переминается с ноги на ногу, беря биту то в одну руку, то в другую.

Ублюдок, говоришь…

***

Кабинет светлый, с красивыми картинами в рамках на стенах. На столе небольшие комнатные растения, аромат которых должен насильно заставлять пациентов расслабляться и открывать «душу» перед доктором в белом халате. Она даже не может вспомнить пол лечащего врача. Голос в воспоминаниях звучит то как мужской, то как женский, но слова остаются неизменными.

«Зачем ты это сделала?»

«Это была не я».

«Мэй, ты ничего не помнишь из-за вспышки агрессии. Можешь хотя бы рассказать, что именно вывело тебя из себя, заставив сделать это?»

«Это была не я».

Она шептала, но в её голове голос кричал. Ей не верили. Ни врачи, ни родители. Но Харпер знала, что права. Ведь в ту ночь это была не она.

Одно движение рукой — и теперь запись имеет свое место в личном деле ещё маленького человечка, который не виноват.

Или же…

Мне с трудом удается сидеть за одним столом с родителями. Дышать вместе с ними одним воздухом. Терпеть звуки их голосов. Я чувствую, как с каждым днем меня тянет вниз неведомая сила, что питается за счет моей растущей злости. Чувство, которое я изо всех сил скрывала внутри, сдерживала умело, но теперь всё идет по наклонной. Не могу смотреть на лица взрослых, в глаза, что не должно удивлять, но сейчас эти ощущения иные. Меня тошнит. Голова по-прежнему тяжелая. Тонны тоналки и пудры — и мои ожоги с мелкими синяками скрыты под слоем. Лицо ровное, чистое, и мать одобрительно кивает головой, рассматривая меня, пока говорит с отцом, попивая горячий кофе. Не притрагиваюсь к еде. Боюсь, что выпитый вчера алкоголь скажет сам за себя. Утром от меня несло, поэтому пришлось провести больше времени в ванной.

Мне тяжело ходить из-за вялости в ногах, а тут мать ещё и настаивает на каблуках. Она начинает наседать на меня с новой силой, видимо, чувствуя, что теряет надо мной контроль.

— Сегодня я пригласила Пенриссов к нам. Это будет даже не ужин, а простое обсуждение последних событий, так что нужно убраться в гостиной, — напоминает мать, а отец ворчит, перелистывая газету:

— Ты занималась этим вчера, нет?