Молилась ли ты на ночь?

– Томочка, это я, Инна! – гаркнула я, ногой отпихнув с дороги коротышку, ползущего по полу в своем длинном пальто, как подбитая ворона.

Томочка продолжала визжать, и мне пришлось надавать ей лечебных оплеух. Девушка смотрела на меня в упор, но не узнавала, а я совсем забыла о том, что новая прическа заметно изменила мою внешность. Толстый коротышка, держась одной рукой за голову, настойчиво полз к Томочке и при этом что-то мычал, как мне показалось – угрожающе. Я подхватила девушку под мышки, мимоходом порадовавшись, что она такая маленькая и легкая, и затащила в лифт. Невнятно мычащий коротышка тоже сунулся было в кабину, но я его грубо вытолкала, нажала кнопку, и мы поехали на шестой этаж.

Визжать моя голосистая Дюймовочка перестала, но дышала тяжело и всхлипывала, грозя бурно разрыдаться. Я подтащила ее к двери квартиры и сказала голосом, каким воспитательницы детского сада разговаривают с плаксивыми малышами ясельного возраста:

– Томочка, детка, достань ключик и открой дверь.

В этот момент соседняя дверь приоткрылась без всяких просьб с моей стороны, но я сунула в щелочку свое перекошенное тихим бешенством лицо и яростно прошипела:

– Попробуй только, цветовод-декоратор!

Розовые бутоны, двинувшиеся было мне навстречу, поспешно втянулись обратно, дверь захлопнулась. Томочка, бледная и послушная, как зомби, зазвенела ключами.

– Хорошая девочка, молодец! – я похвалила ее, забрала из трясущейся ручки ключи и сама открыла дверь.

В квартиру Томочка вошла без понуканий, но сразу за порогом села на пол, закрыла лицо ладошками и самозабвенно заревела. Я тоже вошла в прихожую, закрыла за собой дверь на замок, посмотрела на заливающуюся слезами Дюймовочку и вздохнула. Томочка рыдала бессловесно, но с большим чувством, подвывая, поскуливая и норовя стукнуться головой о стену. Оценив ситуацию, я сдернула с вешалки первый попавшийся тулуп, свернула его на манер большой подушки и пристроила между ее головой и стеной – для амортизации.

– У тебя валерьянка есть? – спросила я хозяйку.

Могла бы и не спрашивать, Томочка меня не слышала, ее истерика перешла в новую фазу: в рыданьях пунктирно обозначился текст.

– Боже, о-о-о, как страшно, у-у-у, что же мне делать, ох, как же я теперь, о-о-о, боже! – причитала страдалица, укладываясь лицом вниз поперек тесной прихожей.

Я осторожно переступила через нее и пошла на поиски спиртового настоя валерианы, пустырника или просто какого-нибудь спиртного, пусть даже без лекарственной составляющей, потому как крепкие горячительные напитки тоже неплохо снимают стресс. В кухонных шкафчиках я ничего подобного не увидела, в холодильнике не было никаких пузырьков и бутылочек, кроме пластмассовых, с низкокалорийными питьевыми йогуртами. Я перешла в гостиную и пошарила взглядом по полкам стенки.

Ничего утешительно-усмирительного для истерящей Томочки я не нашла и там, зато увидела нечто такое, что на пару минут лишило голоса и подвижности меня саму.

На одной из полок стояла цветная фотография в стеклянной рамочке. Занятно изогнутая рамочка была модерновой, а сам снимок – вполне традиционным. Камера запечатлела симпатичную женщину средних лет в окружении девушки и молодого мужчины. Дамы были так похожи друг на друга, что сразу становилось ясно: это кровные родственницы, скорее всего, мать и дочь. Обе светловолосые, белокожие, с яркими голубыми глазами и правильными чертами красивых кукольных лиц.

Мужчина, ласково приобнявший старшую из женщин, выглядел совершенно иначе. Это был смуглый черноглазый брюнет с орлиным носом, выдающим кавказское происхождение, которое неопровержимо подтверждал и национальный костюм: черная черкеска с газырями и мохнатая папаха на голове. Одной рукой красавец мужчина обнимал за плечи старшую из женщин, другую положил на рукоять кинжала и был чрезвычайно похож на молодого Махмуда Эсамбаева, готового плясать лезгинку.

Я смотрела на эту необычную семейную фотографию в полном обалдении. Два человека из трех, запечатленных на снимке, были мне знакомы! Юная куколка-блондинка в натуральном виде рыдала сейчас за моей спиной в прихожей. Знойный кавказец, наоборот, уже умолк навеки и должен был в ближайшее время упокоиться в могиле под табличкой с надписью «Ашот Гамлетович Полуянц» и датами рождения и смерти, расположенными огорчительно близко.

Минуты три, не меньше, я изумленно, недоверчиво и даже испуганно таращилась на снимок, пока не поняла, что без комментариев и объяснений не обойдусь. Тогда я снова вернулась в кухню, набрала стакан холодной воды из-под крана, принесла его в прихожую и бестрепетной рукой вылила на голову распластавшейся на полу Томочки.

Чем она захлебнулась – рыданиями или водой, я не поняла, да и не очень старалась. Не задерживаясь рядом с пациенткой, я сбегала в ванную, которая была ближе, чем кухня, принесла оттуда еще воды и выдала Томочке вторую порцию простейшего тонизирующего средства.

– Не надо, хватит, у меня тушь потечет! – слабым голосом запротестовала Дюймовочка.