Молить о Шрамах (ЛП)

Я рассматриваю темные деревянные полы в этой комнате, всю стену окон напротив кровати, темные шторы, натянутые на них. На полу лежит черный ковер, по обе стороны кровати стоят тумбочки, дверь, слегка приоткрытая, ведет в отделанную мрамором ванную комнату, еще одна дверь закрыта, возможно, это шкаф.

Комната огромная, но сейчас между нами нет достаточного пространства. Сердце колотится в груди, голова пульсирует еще сильнее, и хотя я не пыталась бежать прошлой ночью, сейчас я жалею об этом решении. Мне интересно, если бы я бросилась прямо на окна, разбились бы они, и я смогла бы забраться на крышу и сбежать от этого красивого мальчика-демона, который хочет моей смерти.

Словно прочитав мои мысли, он вздыхает и смотрит вниз на свою обувь. Черные Конверсы, но, вероятно, не настоящие. Их версия для богатых детей.

— Не пытайся бежать, малышка, — шепчет он, так тихо, что я едва слышу его за пульсом, бьющимся в моей голове. — В конце концов, будет только больнее.

Я пытаюсь сглотнуть, но мой язык прилип к крыше рта.

Он встречает мой взгляд, наклоняя голову.

— Тебя не было некоторое время.

Я снова бросаю взгляд на окна, вижу свет, пробивающийся сквозь верх. Сколько сейчас времени? Что за чертов день?

— От кого ты убегала, Лилит? — спрашивает он и делает шаг в комнату, его взгляд не покидает меня. Но даже несмотря на то, что он задал вопрос, как будто он не знает, уголки его рта приподнимаются в улыбке.

Джеремайя.

— Ты… — прочищаю горло, мои слова выходят хриплыми. — Ты причинил ему боль?

В его глазах вспыхивает гнев, и он делает еще один шаг ко мне, его полные губы сжаты в линию.

— Что я сделал, Лилит?

— Ты причинил ему боль, Люцифер?

Когда я произношу его имя, его глаза расширяются, а затем смягчаются. Но только на одну секунду. Одну единственную секунду, и я, возможно, воображаю это.

— Ты хочешь, чтобы я причинил ему боль? — спрашивает он, делая еще один шаг. И еще один. И вот он уже рядом с кроватью, он наклоняется над ней, его ладони лежат на матрасе, его глаза смотрят в мои.

Мы все еще в футе друг от друга, но когда он так близко, трудно думать.

Мне нужно убираться отсюда.

— Сделал ему больно, как он сделал тебе? — спрашивает он.

Я качаю головой.

— Он… он не обижал, — удается мне сказать. — Он не обижал меня, он просто… — я прервалась, потому что он сделал это. Потому что он всегда так делал.

Полуночные голубые глаза Люцифера сужаются, его руки превращаются в кулаки на кровати. Он забирается на нее, усаживается на меня, его бедра упираются в мои, тепло и сила его тела прижимаются ко мне, его колени упираются в матрас.

Одной рукой он поднимает мой подбородок, а другой забирается в мои волосы.

Я упираюсь ладонями в его грудь, пытаясь оттолкнуть его, но он не двигается.

— Ты хочешь, чтобы я ушел? — спрашивает он, наклонив голову и глядя на меня сверху вниз.

— Я…

Чего я хочу? Я сглатываю, отворачиваюсь от него.

— Что ты хочешь от меня?

— Посмотри на меня, — приказывает он.

Неохотно, я делаю это.

Он наклоняется ко мне, наклоняет голову.

— У меня есть сюрприз для тебя сегодня вечером, малышка, — он проводит нижней губой по моей щеке, его рот открыт, когда он требует меня, тянется губами к моему уху. — Все будут ждать тебя, — его дыхание теплое на моей коже, и я дрожу.

Клянусь Богом, я слышу его улыбку, прежде чем он говорит: — Мне говорили, что ты была плохой, Лилит. Мне говорили, что тебя никогда не учили быть хорошей. Но сегодня мы очистим тебя, хорошо? — он трогает мое ухо кончиком носа. — И когда ты расплатишься за свои грехи, от тебя мало что останется.

Глава 5

Ворота церкви открываются после того, как я ввожу код, я прыгаю обратно в машину, закрываю дверь и проезжаю.

Мое нутро скручивается, когда я слышу, как железные ворота с лязгом закрываются, и я не могу остановить нервный пот, выступивший на шее, когда мои глаза находят машину отца.

Черный «Линкольн», потому что он чертовски хорош.

Я паркуюсь как можно дальше от «Линкольна», выключаю машину и достаю зажигалку в своих черных трениках.

Он будет злиться, что я в трениках и толстовке. Поэтому я так и делаю.

Я провожу большим пальцем по вмятому гребню выключателя зажигалки, втягиваю воздух и выхожу из машины, убирая ключ в карман. Я запираю двери, потому что не доверяю ни отцу, ни его охранникам, и направляюсь к тяжелой черной двери собора.

А Санктум — это собор.

Частный, не открытый для воскресных служб. Эта мысль на самом деле заставляет меня смеяться. В этой церкви я видел больше разврата, чем где-либо еще в своей жизни, а это говорит о многом, учитывая, что жена моего отца любила быть чертовски развратной в своей спальне.

Мне приходится упираться плечом в тяжелую дверь, и, наконец, она со скрипом открывается, громко возвещая о моем входе.

Я вдыхаю аромат ладана, от которого у меня сжимается горло.

Жена моего отца любит ладан. Ей нравилось трахать меня, когда она давала ему гореть на моем комоде. Я смотрел, как дым поднимается к потолку, и мечтал раствориться в воздухе, как тогда.