Молитва нейрохирурга

— Ладно, — сказал он уже чуть спокойней.

— Сегодня рекомендую именно это.

Он кивнул.

— Джерри, еще кое-что. Рискованна всякая операция, даже ангиограмма. Обычно я молюсь о своих больных, которым предстоит операция, и хотел бы сделать это сейчас. Как вы на это смотрите?

Джерри выглядел удивленным, но согласился. Смотрел он прямо перед собой.

— Господи, Ты знаешь все о Джерри, — сказал я, коснувшись его плеча. — Прошу, сохрани его на сегодняшней операции. Аминь.

Я открыл глаза. Джерри все еще смотрел в одну точку, словно ничего и не случилось, — с таким видом, будто ждал, пока я завяжу шнурки.

Анестезиолог уже ждал у смотровой: Джерри отвезли в операционную, дали наркоз, и начались уже привычные мне этапы: облачение, подготовка, катетер в бедренную артерию, контраст, ангиограмма в высоком разрешении и кадры моего «кинофильма», где в главной роли была аневризма Джерри, огромная и уродливая. Исправить ее по-простому — об этом не стоило даже и мечтать.

Сделав ангиограмму, мы еще несколько часов опознавали и пытались блокировать артерии, питавшие груду его кишечных ангиом. Наконец мы решили, что кровоточить те больше не будут, и спустя какое-то время я навестил его в послеоперационной палате.

— Как вы? — спросил я.

— Нормально.

— Операция прошла хорошо, — я показал ему снимки. — Вот. Ваша «годзилла» во всей красе.

— Спасибо, док, — отозвался он.

Я планировал провести следующую операцию через две недели — и хотел, чтобы он за это время задумался о главных вещах и был готов ко всему: эмоционально, психологически и духовно.

— Джерри, помните, мы говорили о риске смерти? В ваших обстоятельствах смерть очень вероятна — что с операцией, что без нее, — сказал я. — Как ваш духовный путь? Вы об этом подумали?

— Нет, — он покачал головой. — Я не могу поверить в Бога.

— Почему? — мягко спросил я.

— Я слишком много видел, — презрительно бросил он. Я промолчал, ожидая, пока он продолжит. — И много где был. Я не в силах в такое поверить.

— Ладно, — согласился я. — Понимаю, об этом непросто говорить. Иногда нужно во многом разобраться.

Он вяло кивнул: мол, я вас слышу. Было ясно, что дальше пытать его не стоит. Пользы все равно никакой. Тут лишь бы не навредить.

— Хорошо, Джерри, увидимся где-то через неделю, — сказал я. — Появятся вопросы, не стесняйтесь звонить. Отдохните. Вы отлично держитесь.

— Спасибо, — сказал он на прощание.

* * *

На следующей неделе его кишечник снова кровил, и Джерри забрали в неотложку. Там сказали, он опять потерял пинту и ему грозило малокровие. Но он по-прежнему хотел делать операцию, пока была хоть небольшая возможность нормально ходить, и спустя две недели снова оказался в предоперационной. В приемной сидели его сын и пара соседей из многоквартирного дома, где он теперь обитал. Похоже, они не знали друг друга, и в помещении царило неловкое молчание.

Джерри на этот раз был куда веселее. Я приехал рано, и время позволяло поговорить, пожелай он излить душу. После взаимных приветствий я прошел по обычному списку: риски на операции, риски после операции, риски последствий… а потом снова обратился к его духовной жизни.

— Джерри, помню, вы говорили, духовный мир вам не особо важен, — сказал я. — Но я привык спрашивать больных, хотят ли они примириться с Богом перед такой операцией. Может, нерешенное дело? Просьба о прощении? Иное, что позволит обрести покой?

— Док, я правда в это не верю, — вздохнул он и умолк, но потом заговорил снова: — Знаете, сколько в Африке голодных детей? Тут все сытые, а они умирают. И я это видел своими глазами. Никогда не понимал: как Бог позволил им так страдать? Чем они это заслужили?

— А что вы делали в Африке? — Мне стало любопытно.

— Работал.

— Кем?

— Да просто работал, — бросил он, но вдруг смягчился и склонил голову. — Был наемником в военизированной структуре. Разные места. Разные группы. Занимался всем, на что был заказ.

Я кивнул. Принято.

— Интересная жизнь. А в каких странах?

— А где воевали, там и был, — мрачно ответил он и слегка усмехнулся. — Где требовалась война. Вы и представить не можете, как прогнили эти сволочи из тамошних правительств. Их даже убивать не совестно. Наверное, я должен был там умереть. Все друзья погибли под пулями. Или на минах. Не знаю, почему я выжил. Так и не смог понять.

Я не перебивал, выражая свое уважение, и внимательно слушал.

— Мы тренировали повстанцев, — добавил он. — Доставляли им оружие. Убирали плохих парней.

— Опасно?

— Не то слово. Но не работа меня тревожила. А бесчеловечность тех, с кем я был. Знаю, прозвучит глупо. Но иногда, когда мы плыли по реке, наемники палили по крокодилам. Те вылезали к берегу, греться, и их расстреливали. Как в тире, чтобы навыка не терять. Как можно так убивать невинных зверей? И дети — везде дети… Где бы мы ни оказались, я видел их страдания. Они страдали ни за что.

Я кивнул.

— Смерть часто грозила?

— Часто, — сказал он. — Один раз попали в засаду, пока плыли на лодке. И в домах нас зажимали. Пару раз думал: все. Однажды оказался единственным выжившим. Всех, с кем я работал, в конце концов убили. Остался только я.