Молитва о Рейн

Я возвращаю внимание к светящейся микроволновке и стараюсь не думать о покалывании, оставшемся на моей коже там, где только что была холодная рука Рейн. Глухое металлическое бряцанье и повторяющиеся хлопающие звуки стиральной машины сигнализируют о ее возвращении. Рейн молча стоит рядом со мной, наши желудки урчат в унисон, когда мы смотрим, как наши мясные полуфабрикаты крутятся под галогенными лампами.

Затем один оглушительный раскат грома все останавливает. Одновременно со вспышкой, дом дрогнул и погрузился во тьму. Кружение прекратилось. И те, ранее мигавшие числа на микроволновке исчезли навсегда.

— Дерьмо, — я открываю дверь и вытаскиваю нашу еду. Она все еще холодная на ощупь, но, по крайней мере, кажется оттаявшей.

Порыв ветра врывается в разбитую заднюю дверь.

Рейн обхватывает себя руками и начинает дрожать.

— Есть… — я собираюсь сказать «у твоего парня», но в последнюю минуту останавливаюсь. — А в этом доме есть камин?

Рейн кивает, глядя на своего кукурузного пса, как на любимого члена семьи, подключенного к системе жизнеобеспечения.

— Он выкарабкается, — поддразниваю я, пожимая ее плечо. За это получаю шлепок по руке.

Черт, как больно. Я мысленно делаю пометку попросить Рейн наложить повязку сегодня вечером. Моя пулевая рана начинает пульсировать, как гадина.

Я хватаю зажигалку, брокколи и бутылку водки и следую за Рейн из кухни, сосредоточившись на ее круглой попке, а не на имени над ней. Гостиная со сводчатым потолком обставлена клетчатой мебелью и украшена головами обезглавленных животных. Не совсем в моем вкусе, но камин хороший. Он большой, каменный; внутри настоящие дрова, а не эта фальшивая газовая хренотень.

Я кладу все на камин и беру с кофейного столика журнал «Филд энд стрим». Вырвав несколько страниц, скручиваю их трубочкой и поджигаю конец. Рейн сидит, скрестив ноги, на ковре рядом со мной, стараясь оттянуть джерси ниже к ногам. В одной руке она держит корн-дог, в другой — бисквиты.

— Просто, чтобы ты знала… — говорю я, прижимая самодельный факел к самому маленькому кусочку дерева, пока он не загорелся. — мой больше.

Рейн хмурит тонкие брови, глядя на меня, а потом заливается смехом, когда я перевожу взгляд с ее лица на сосиску в тесте.

Черт. Тащусь от этого звука.

— Почему ты в таком хорошем настроении? — она улыбается, когда я беру у нее еду и кладу на очаг, чтобы согреть.

— Потому что я собираюсь сожрать все эти бисквиты.

И потому, что никто не собирается меня убить.

И еще, потому, что сегодня я могу спать в настоящей кровати.

И потому, что я видел твои сиськи… дважды.

— Все это время я думала, что ты придурок, а оказалось, ты просто был голодным?

— О, я все еще придурок. — Хватаю водку с камина и прижимаю ледяную бутылку к ее бедру, просто чтобы подтвердить свою правоту.

— Аааа! Ладно, ладно! Ты, по-прежнему придурок! — кричит она, отталкивая ее.

Я усмехаюсь и откручиваю крышку, салютуя горлышком Рейн, перед тем, как делаю глоток. Водка пошла хорошо. Острые моменты дня стали сглаживаться.

Протягиваю бутылку Рейн, но в последнюю секунду отдергиваю ее.

— Только глоток, ладно? Ты сидишь на этом гидро-дерьме, и последнее, что мне нужно, это чтобы тебя вырвало или ты умерла.

Рейн улыбается, принимая мое предложение, и что-то теплое разливается у меня в груди, что не имеет ничего общего с камином или алкоголем. Когда смотрю, как ее веки трепещут, закрываясь, и красивые розовые губки обхватывают морозную стеклянную бутылку, чертовски хочу, чтобы это был я. Любая часть меня. Каждая часть меня.

— Хватит, — рявкаю я, выхватывая водку у нее из рук.

Она смеется и кашляет в запястье.

— Боже, как я ненавижу водку!

— А что еще ты ненавидишь? — спрашиваю, на удивление заинтересованный в том, чтобы узнать больше о своем новом приобретении.

Я открываю пакет с брокколи и кладу его на ковер перед нами. Рука Рейн ныряет внутрь, вытаскивая пригоршню маленьких зеленых «деревцев».

— Я чертовски голодна, — бормочет она, запихивая одну в рот.

— Ты не ответила на мой вопрос

Она пожимает плечами:

— Даже не знаю… все? — Вижу, как радость покидает ее лицо, когда она смотрит на огонь. — Все это. Этот город, кошмары, то, что они заставляют людей делать, ожидая смерти. Я ненавижу все это.

— Хочешь знать, что я ненавижу? — спрашиваю, подталкивая ее локтем. — Вообще-то, это скорее — кого.

— Кого? — хрипит она, сглатывая комок в горле.

— Тома Хэнкса.

— Тома Хэнкса! — голосит Рейн и пихает меня в ногу. — Никто не ненавидит Тома Хэнкса! Он самый славный парень в Америке!

— Херня, — говорю я, наклоняясь вперед, чтобы пошевелить поленья кочергой. — Это всего лишь игра. Я на это не куплюсь.

Рейн хрюкнула опять — от этого она захохотала еще сильнее, и понимаю, что так весело мне уже очень давно не было. Тыкаю один бисквит в очаге и решаю, что наш ужин достаточно горячий.

Вдалеке гремит гром, когда я протягиваю кукурузного песика на палочке Рейн. Она усмехается и откусывает верхушку.

— Какое варварство, — ежусь в притворном возмущении.