Я была замужем за старообрядцем. Отец Иоанн утешал меня, обещая, что однажды сможет нас повенчать. Сумел он своей молитвой склонить супруга к нашей Церкви, а потом и повенчал нас. Радости нашей не было предела.
• На фронт Ивана не взяли из-за плохого зрения. Он остался в Москве. И неожиданно обстоятельства военного времени ввергли Ивана в такую беду, выбраться из которой человеческими силами было невозможно. Брат Вадим отстал от своего эшелона. Он явился к Ивану за советом и помощью. Вследствие исключительности обстановки обоим надо было готовиться к худшему. Их ждал трибунал: Вадиму — за дезертирство, Ивану — за укрывательство.
Скрывая брата в дневное время в сундуке, Иван молился. Молился отчаянно, то умолял, то дерзновенно требовал помощи.
Пред иконой святителя Николая догорал последний елей, случайно добытый в обмен на паек. Ночью к молитвеннику присоединялся сундучный затворник. Они не разговаривали, не обсуждали случившееся, не строили планов. Они истово молились, чтобы бездна, разверзшаяся пред ними, не поглотила их.
Эта беда, которая могла стоить жизни, обернулась для них милостью. Чудо милости Божией сотворило невозможное. Вадима забрали в военный госпиталь, а Ивану выдали воинские продуктовые карточки, спасшие его от полного истощения.
Так Господь учил Ивана молиться, надеяться и верить, отрешая скорбями от мира и приводя к Себе.
Я попытался изложить всё, что было у меня на сердце. Отец Иоанн крепко сжал мою руку, второй обхватил за шею, склонил голову и на ухо произнес:
— Не стоит много говорить об этом.
Он повернулся к иконам, висевшим в красном углу, оперся на стоявший под ними аналой с крестом и Евангелием, осенил себя медленно и истово крестным знамением:
— Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков! Аминь!
И далее стал читать молитвы обычного начала с «Царю Небесный» по «Отче наш». Никто и никогда не читал так при мне молитвы, как он. Это было необыкновенное чтение — это была беседа с Богом. То батюшка умилительно просил, то благоговейно и настойчиво требовал, то убеждал Его в необходимости. Происходило нечто особенное — это было таинство молитвы.
Иногда кажется, что все силы ада ополчились на душу, и эта безудержная стихия зла устрашающей величины и силы способна уничтожить всё, что станет на ее пути. В какую бы ни посмотрел сторону — везде одно и то же: «Обышедше обыдоша мя» (Пс. 117, 11). Порой даже возникает чувство, что Небо закрыто для тебя. В это время, как никогда, нужна духовная поддержка.
В моей жизни так было не единожды. И в эти самые сложные моменты опытно или повинуясь некоему душевному движению, а, вероятнее всего, по воле Божией я обращался мыслями своими к дорогому батюшке. Обращался просто, по-детски, взирая на его фотографию, шептал какие-то несвязные слова, просил о помощи, о молитвах, об утешении. Тысячи километров разделяли нас! Но чувство реальности того, что он слышит и молится, побеждало всякую человеческую логику. Воистину — «Идеже восхощет Бог, побеждается естества чин!»
И в ответ на молитвы старца Господь благословлял миром душу, и свет Божественной благодати озарял и согревал ее, ослабевшую и изможденную. Иногда казалось, что я совершаю что-то неправильное, обращаясь таким образом к батюшке с молитвой. «Может быть, это некое духовно прельщающее явление духовной жизни?» — так думал я.
— Когда мне бывает невыносимо тяжко, батюшка, я к Вам обращаюсь с просьбой молитв издалека. Гляжу на Вашу фотографию и прошу молитв. Простите меня, я даже через океан Вам не даю покоя…
— Дорогой владыко! Не смущайтесь этим. Будем молиться друг за друга — это так важно! По молитвам Господь чудеса творит!
И совсем тихо добавил:
— Я всегда знаю, когда Вам тяжело, когда Вы нуждаетесь в моих молитвах и обращаетесь ко мне, я это чувствую. Я знаю, что Вы просите молитв, и всегда молюсь за Вас.
• Непосильная непривычная работа угрожала телу (речь идет о пребывании батюшки в лагере), а бесчинства, господствующие в этой обстановке, покушались сразу и на душу, и на чистоту сердца. Устрашившись за свое духовное здоровье, отец Иоанн весь устремился к Богу в молитве.
В бараке, наполненном до отказа людьми, он умудрялся находить уединение и чистоту живого общения с Богом то на третьем ярусе нар под одеялом, то в заброшенном бараке и даже среди толпы. Вспоминая то время, он скажет:
«Молитве лучше всего учит суровая жизнь. Вот в заключении у меня была истинная молитва, и это потому, что каждый день был на краю гибели. Повторить во дни благоденствия такую молитву невозможно. Хотя опыт молитвы и живой веры, приобретенной там, сохраняется на всю жизнь. А как часто душа без слов молилась Богу!»
И вместо молитвенного уединения в полумраке монашеской кельи, где трепетный огонек лампады дыханием Божиим наполняет душу, я получил «затвор» в антихристианской среде, за колючей проволокой, в бараке на 300 человек.