Молнии в ночи [Авторский сборник]

— Друзья!.. Глядите — вот повешены люди, не пожелавшие драться с русскими. Но правду никому не повесить! Правду не убьешь! Послушайте меня. — Он чуть прикрыл глаза. — Меня не страшит виселица: я уже побывал в аду, в зиндане, лицом к лицу со смертью, и меня ничто не страшит!.. И я говорю вам: оставьте свои лопаты, не ройте рвы, не возводите преград на пути русского войска! Глядите — улица в рвах, как в ранах. Не мучьте ее! Откроем ворота — и встретим русских, как братьев. Ради чего нам проливать кровь? Вы слышали про бой в степи — сколько там полегло наших земляков!.. Воевать с русскими — гибель для нас. Не пора ли объединиться с ними — к нашему общему благу?!

Толпа завороженно слушала гончара, люди подхватывали его слова, передавали их дальше… Мирхайдар сорвал платок, которым была обмотана его голова, вытер лицо, открытую грудь и продолжал:

— Нам надо испить полную чашу страданий. Так пусть же наши дети и внуки живут в дружбе и в мире. Пусть в страданиях и муках родятся покой и благоденствие! — Он сам не замечал, что говорит словами Абдувахаба Шаши. — Если же мы не подружимся с Россией, то на веки вечные останутся с нами все наши беды: тиранство и междоусобица, войны и голод, зиндан и казни… Я ташкентец, простой гончар. Люблю свое ремесло, и свой город люблю, как собственную душу. Мое счастье — в мирной жизни. И я говорю вам, не слушайте кровожадного бека, не ройте рвы и окопы, распахните настежь ворота перед русскими!..

Оказавшийся поблизости конный стражник-есаул попытался было пробиться сквозь толпу к Мирхайдару, но толпа плотно сомкнулась перед ним, не давая проезда. Он схватился за саблю — кто-то крикнул:

— Эй, заберите у него игрушку! Бей его!..

И толпа набросилась на есаула.

Мирхайдар, спустившись со ступеней, окинул толпу призывным взором и зашагал по направлению к воротам Камалон. Все, кто был на Чорсу, хлынули за ним.

На город уже опустилась вечерняя мгла. На западе, над высоким тополем, отвесно стоял ржавый месяц.

А толпа все росла. Она до краев заполнила улицу, ведущую к воротам. Перед ней выросли конные сарбазы — толпа оттеснила их и в темноте, в безмолвии полилась дальше. Слышался лишь быстрый шорох шагов, да лаяли собаки из подворотен.

Миновали кладбище. За низкой каменной оградой смутно виднелись надмогильные купола, каменные надгробья… Казалось, кто-то накинул на кладбище темное прозрачное покрывало.

Темнота… Безмолвие…

Мирхайдару подумалось, что такого леденящего безмолвия не было даже в зиндане. Вспомнив о зиндане, он вспомнил и о томившемся там Абдувахабе Шаши. И прибавил шагу — скорее, скорее к воротам! Пусть войдут русские — они освободят поэта!

Неожиданно ударил громовой раскат. Впереди, в небе словно блеснула и погасла зарница.

У Мирхайдара трепетно дрогнуло сердце. Молнии — молнии в ночи!

Он поднял голову: небо усыпано алмазными звездами. Ни тучки…

Но вот опять небо осветилось быстрой, широкой вспышкой. Новый удар грома сотряс все вокруг. Содрогнулись стены домов, с крыш посыпалась глина. Тряское эхо, словно спотыкаясь, покатилось вдаль…

Мирхайдар вспомнил, как он слушал грозу в подземелье зиндана. Тогда тоже была ночь, и в ночи сверкали молнии, шумел ливень, раскатисто гремел гром, а старый шорник радовался грозе, и душа Мирхайдара полнилась восторгом и надеждой… Проливной дождь досыта напоил поля. В ту осень хорошо уродились и ячмень, и пшеница…

И сейчас Мирхайдар с восторгом и надеждой смотрел в небо, озаряемое отблесками орудийных залпов. И как тогда, в зиндане, шептал одними губами: «Ярче сверкайте, молнии, громче греми гром!..»

Эта сокрушительная гроза сулила в будущем свежее, чистое небо над головой.

Толпа уже приближалась к воротам Камалон. Навстречу ей от ворот скакали сарбазы. Толпа, открывая им путь, отжалась двумя потоками к стенам домов. Снова прогремели залпы, затрещали выстрелы. Из-за угла выскочил еще отряд сарбазов, растаял в сумраке, окутавшем город…

И люди, которых привел сюда Мирхайдар, увидели перед собой разбитые ворота, зияющие бреши в крепостной стене…

XIV

Месяц поднялся уже высоко — он не плыл, как лодка, по небесной глади, а висел торчком, — это считалось в народе хорошей приметой: непокойный месяц в небе — покой на земле.

Но горожанам, напуганным грозными событиями последних дней, трудно было оставаться спокойными…

В эту ночь они не могли уснуть, их била дрожь, как после землетрясения. Старики сидели в комнатах, молча, с тоской глядя друг на друга. В городе продолжалась перестрелка, грохотали пушки.

В предрассветной мгле группа конных сарбазов во главе с Насриддинбеком вырвалась из города через ворота Бешагач и Коймас и устремилась в направлении Коканда. Ветер поражения гнал их прочь от Ташкента.

Среди молодых сарбазов находился и Миръякуб, печальный, подавленный… До сих пор, подчиняясь воле беков, он покорно плыл по течению — и вот оно вынесло его из родного города в неизвестность.