На лице Любки отразилось беспокойство, тем более сильное, что она недолюбливала Стаховича. Некоторое время она молча смотрела на Ивана Федоровича, потом черты ее лица разгладились, глаза посветлели, и она спокойно сказала:
– Нет, этого не может быть. Наверно, он просто струсил и ушел.
– Почему ты так думаешь?
– Ребята его давно знают как комсомольца, он парень с фанаберией, а на такое не пойдет. У него семья очень хорошая, отец старый шахтер, братья-коммунисты в армии… Нет, не может того быть!
Необыкновенная чистота ее мышления поразила Ивана Федоровича.
– Умнесенька дивчина! – сказал он с непонятной ей грустью в глазах. – Было время когда-то, и мы так думали. Да видишь ли, дело какое, – сказал он ей так просто, как можно было бы сказать ребенку, – на свете еще немало людей растленных, для коих идея, как одежка, на время, а то и маска, – враги народа немало дали тому примеров, фашисты воспитывают таких людей миллионами по всему свету, – а есть люди просто слабые, коих можно сломать…
– Нет, не может быть, – сказала Любка, имея в виду Стаховича.
– Дай бог! А если струсил, может струсить и еще раз.
– Я скажу Олегу, – коротко сказала Любка.
– А ты все поняла, что я говорил?
Любка кивнула головой.
– Вот так и действуйте… Ты связана с тем человеком, что привел тебя? Его и держись. А коли уж очень приспичит по вашим делам, найдешь меня – я того человека предупрежу.
– Спасибо, – сказала Любка, глядя на него повеселевшими глазами.
Они оба встали.
– Передавай наш боевой большевистский привет товарищам молодогвардейцам. – Он своими небольшими, точными в движениях руками осторожно взял ее за голову и поцеловал в один глаз и в другой и слегка оттолкнул от себя. – Иди, – сказал он.
Глава тридцать четвертая
Откуда возник он, этот маленький листок, вырванный из школьной тетради, на краю кишащей людьми базарной площади, на щите, где в былые времена вывешивалась с обеих сторон районная газета «Социалистическая родина», а теперь висят немецкие плакаты в две краски, желтую и черную?
Люди из сел и станиц еще с ночи сходились на базар к воскресному дню – с кошелками, кулями; иная женщина принесла, может быть, только одного куренка, завернутого в тряпку, а у кого богато уродило овощей или осталась мука с прошлого урожая, тот привез свое добро на тачке. Волов уже не стало и в помине – всех забрал немец, а что уж говорить о лошадях!
Уж эти тачки, – памятны они будут народу на многие годы! Это тачки не того фасона, чтобы возить глину, на одном колесе, а тачки для разной клади, на двух высоких колесах, – их толкают перед собой, взявшись руками за поперечину. Тысячи, тысячи людей прошли с ними сквозь весь Донбасс, из конца в конец, и в зной и пыль, и в дождь и грязь, и в мороз и снег, да чаще, чем с добром на базар, – искать себе кров или могилу.