Молодая гвардия

– Не знаю, чи радость, чи горе, – сказала она, отняв руку. – Прийшов до мене хлопец с хутора Погорилого, каже – жив мий Гордий Корниенко, в плену. Катерина, дай мени совет! – сказала она, подняв голову, и заговорила по-русски: – На Погорелом, в лесхозе, пленные работают, под охраной, человек шестьдесят, рублять лес для армии, и мой Гордий там. Живут в бараке, отлучиться неможно… С голоду опух. Як мени быть? Чи пойти мени туда?

– Как он дал знать тебе?

– Там и вольные работают. Случилось так, что удалось ему шепнуть одному с хутора. А немцы не знають, що вин здешний.

Екатерина Павловна некоторое время молча смотрела на нее. Это был один из тех случаев жизни, когда нельзя было дать совет. Марфа могла недели прожить на этом хуторе Погорелом, извести себя – и так и не увидеть мужа. В лучшем случае они могли увидеть друг друга издалека, но это прибавило бы к физическим страданиям ее мужа невыносимые нравственные мучения. И даже еды подбросить ему нельзя: можно себе представить, что это за барак для военнопленных!

– Поступай по совести.

– А ты б пошла? – спросила Марфа.

– Я бы пошла… – со вздохом сказала Екатерина Павловна. – И ты пойдешь, а только напрасно…

– Вот и я кажу – напрасно… Не пойду, – сказала Марфа и закрыла глаза рукою.

– Корней Тихонович знает?

– Каже, коли б отряд був, могли б освободить.

Екатерина Павловна даже не спрашивала об Иване Федоровиче: она знала, что если Марфа ничего не сказала о нем, значит, вестей нет.

Клава стояла у шкафа с книгами – это были книги, читанные в детстве, и грустно ей было от встречи с друзьями детства. Грустно было смотреть на черные пустые парты. Вечернее солнце косо падало в окна, и в его тихом и густом свете была какая-то грустная и зрелая улыбка прощания. Клаву даже не мучило больше любопытство, откуда знает ее учительница, – так грустно было Клаве жить на свете.

– Выбрали кое-что? – Учительница прямо смотрела на Клаву, резко очерченные губы ее были плотно сжаты, но в серых глазах где-то очень далеко стояло печальное выражение. – Вот видите, жизнь-разлучница оборачивается иногда жестоко, – говорила она. – А в молодости мы живем суетно, не зная, что то, что нам дано, дано на всю жизнь… Если бы я могла снова стать такой, как вы, я бы уже это знала. Но я не могу даже вам передать это… Если ваш друг придет, обязательно познакомьте меня с ним.

Так судьба свела Ваню Земнухова с Екатериной Павловной – женой Проценко.

– Страшно оборачиваются судьбы людей! – говорила Екатерина Павловна, только что выслушавшая от Вани мрачную повесть гибели краснодонского подполья. – У Остапчука, как вы его называете, осталась семья у немцев и тоже, может быть, замучена, а не то бродит бедная женщина с детьми по чужим людям и все-таки надеется, придет же он когда-нибудь спасти ее и детей, а его уже и в живых нет… Или вот была у меня женщина… – Екатерина Павловна рассказала о Марфе и о ее муже. – Рядом, а даже повидаться невозможно. А потом погонят его куда-нибудь поглубже, и сгинет он… Какая же казнь справедлива за это им, этим!.. – сказала она, стиснув в кулак плотную сильную маленькую руку.

– Погорелый – это возле нас, там один наш парень живет, – сказал Ваня, вспомнив о Вите Петрове. Смутная мысль забродила в нем, но он даже себе еще не отдавал в ней отчета. – Пленных много? Охрана большая? – спрашивал он.

– Попробуйте вспомнить: кто из наших людей, способных организовать других, остался еще в живых в Краснодоне? – вдруг спросила она в какой-то своей внутренней связи.

Ваня назвал Кондратовича. Потом он вспомнил, что осталась женщина-коммунистка, работавшая на почте.

– А из военных, осевших после окружения или по другим причинам?

– Таких много. – Ваня вспомнил военных из числа раненых, спрятанных по квартирам, – он знал от Сережки, что Наталья Алексеевна продолжает тайно оказывать им медицинскую помощь.

– Вы установите связи с ними и привлекайте их… Это ничего, что вы молодые, а они старше вас, – с улыбкой сказала Екатерина Павловна, – зато у вас есть организация, а у них пока нет… Да, вот еще что: здесь, на заимке, скрывается директор школы имени Горького, Саплин. Передайте его семье, что он жив.

Ваня изложил свой план сделать у Клавы явочный пункт для связи «Молодой гвардии» с молодежью села и попросил помочь Клаве в этом.

– Пусть лучше она не знает, кто я, – с улыбкой сказала Екатерина Павловна, – мы будем с ней просто дружить.

– Но откуда вы все-таки знаете нас? – не вытерпел Ваня.

– Этого я вам никогда не скажу, а то вы будете очень смущены, – сказала она, и лицо ее приняло вдруг грустное выражение.

– Что у вас за секреты? – ревниво спрашивала Клава у Вани, когда уже в полной темноте они сидели в горнице в доме Ивана Никаноровича и мама Клавы, давно, а особенно после событий на переправе, относившаяся к Ване как к своему человеку в доме, спокойно спала на пышно взбитой, воздушной и жаркой до дурмана казачьей перине.

– Ты умеешь держать тайну? – на ухо спросил Ваня.

– Спрашиваешь…

– Поклянись!

– Клянусь.