Молодая кровь

Соседка навалилась на деревянную изгородь палисадника. Это была рослая, грузная женщина, и Лори всегда боялась, что в один прекрасный день Кари Белл повалит свою загородку.

— Да, погодка никудышная, но бюро погоды в этом не виновато, не оно ее делает. Тут уж сам господь бог распоряжается.

Лори рассмеялась.

— Скажи мне, детка, — продолжала Кари Белл, — что ты думаешь об этом новом учителе из Нью-Йорка?

Лори поглядела на круглое одутловатое лицо великанши.

— А вы знаете, Робби как раз у него в классе…

— Да уж я об этом слышала. Нечего сказать! Минутная пауза, настороженное молчание. Лори видела: соседке не терпится услышать, что она скажет.

— Робби он очень нравится. Мальчик прямо без ума от него. Раньше мне казалось, что Робби любит Джозефин Роллинс, но теперь я вижу, он совсем помешался на новом учителе.

— А говорят, что в нем нет ничего особенного. Такой же задавака, как все эти северные негры. Воображает, что он лучше нас.

— Вот уж не знаю. Я все никак не соберусь зайти к нему. Знаете, он сказал детям, что приглашает всех родителей приходить в школу, и в любое время. Пускай, говорит, посидят в классе, посмотрят, послушают. Я буду очень рад. Может быть, они мне дадут какой-нибудь хороший совет. Он даже прислал нам записку с приглашением. Чем же это плохо?

— А я слыхала, он очень красивый, потому и задается.

Лори рассмеялась.

— И про это тоже не могу сказать. Я знаю одно: что он хороший, как Джон Браун.[16] И очень интересно преподает. Дети у него узнают то, о чем прежде понятия не имели. Все ребята полюбили его. Третьего дня Робби что-то у меня выпрашивал и даже пригрозил, что убежит из дому и будет жить у мистера Майлза. Он просто влюблен в него, только о нем и говорит. Я иногда даже начинаю немножко ревновать, ей-богу!

Кари Белл была явно разочарована, но она была не из тех, кто легко отступает. Она выпрямилась и подбоченилась (бока у нее были вдвое шире, чем у Лори Ли), освободившись от такого груза, изгородь словно облегченно вздохнула.

— Что ты, дитя мое! — воскликнула Кари Белл. — Я, наоборот, слыхала, что это какой-то пустомеля! Всему городу известно, что он просил учеников высказывать обо всем свое мнение. И сам им признался, что ничего не смыслит в преподавании. Несчастные дети останутся недоучками. Ты слыхала что-нибудь подобное?

— Вот что я вам скажу, Кари Белл: нельзя верить всему, что болтают. Вы ведь знаете, как люди любят трепать языком, особенно в наших местах. Об Иисусе Христе тоже болтали, и распяли его, и гвоздями приколотили, а ведь, что и говорить, он был самый хороший человек на земле!

— Не греши, Лори Ли!

Лори подняла свою черную кошелку из поддельной кожи.

— Ну, Кари Белл, мне надо идти.

— Ладно, милуша. Передай привет твоему Джо. Будь здорова.

— Спасибо, Кари Белл. И вашему супругу от меня привет.

Лори, не оглядываясь, зашагала по пыльной улице, хотя знала, что соседка стоит и смотрит ей вслед и будет смотреть, пока она не завернет за угол. В душе Лори вовсе не ощущала той уверенности, какую высказала в беседе. Ее мучила тревога: не попал бы новый учитель в беду; кому-то следовало бы сходить к нему и объяснить, как надо вести себя на Юге, рассказать, каким образом негры здесь уживаются с белыми. Но, господи, не ей же учить этого умного, образованного негра! Куда там, если она не знает даже, как наставлять собственных детей! Лори нервничала и злилась, чувствуя свое полное бессилие. Неужели и другие негры в городе так же дурно отзываются о мистере Майлзе? — думала она.

Ночью Ричард Майлз лежит на кровати в своей комнате, откинув одеяло, — ему жарко, хотя, впрочем, никакой жары нет. Так, так, так. Вот и очутился ты, Ричард Вендел Майлз, на далеком Юге, в Кроссроудзе, в штате Джорджия, на перекрестке всех путей в Соединенных Штатах. «Уехал в Дикси, уехал далеко…» Ричард прислушивается к непривычным звукам за окном: стараясь перекричать друг друга, надрываются лягушки, цикады, сверчки и еще какие-то существа, названия которых Ричарду совершенно неведомы. Но все же это какой-то успокоительный шум, совсем не похожий на грохот бруклинской подземки, сотрясавшей их дом до основания. Ричард всматривается в смутно белеющий потолок и вспоминает Бруклин, до которого отсюда, от этой чистой маленькой комнатушки в Кроссроудзе, сотни и сотни миль, а временами думается — чуть ли не миллион… Кроссроудз оказался совсем не таким, каким Ричард представлял его себе, когда ехал сюда. Словно он сел на поезд и очутился за границей, в совершенно чужой, далекой стране. Он здесь уже более месяца, но до сих пор никак не может привыкнуть.