Молодой Ясперс: рождение экзистенциализма из пены психиатрии

«Было принято различать биографические процессы как процессы развития личности, которая претерпевает постоянные изменения, переходя от одной жизненной фазы к другой, и процессы, в результате которых происходит насильственный перелом, ведущий к радикальному перерождению человека, — перелом, вызванный причинами, которые неизвестны, но которые предполагаются органическими. Тогда, около 1910 года, в психиатрии еще безраздельно господствовала соматическая медицина. Влияние Фрейда ограничивалось весьма узкими кругами. Попытки давать объяснения психологического свойства считались субъективистскими, пустыми и от науки далекими»[С. 219–220].

Иными словами, споры шли между крайними материалистами вульгарного толка и материалистами умеренными. Идеализм среди врачей однозначно рассматривался как шарлатанство — вроде лечения болезни заговором. Но, как мы помним, Карл Ясперс с детства ничуть не уступал в хитроумии Одиссею. Он весьма напоминал тех монахов, которые попросили у Римского папы позволения курить во время всенощной молитвы, поскольку невозможно выдержать без курения всю ночь, а когда получили отказ, то попросили папу разрешения молиться во время курения — и такое разрешение получили.

Карл Ясперс вовсе не собирался называть свою диссертацию «О возможности влияния психики на соматику», или «О психических факторах, вызывающих заболевания тела». Он, как уже было сказано, никогда не шел на рожон, не лез напролом, как это свойственно людям, которые были в детстве сильными и здоровыми. Нет, он придумывал затейливые обходные пути, чтобы прийти к нужным ему, заранее определенным выводам, но когда эти выводы совершенно шокировали ученое сообщество, он делал вид, что никак не ожидал такого результата и тоже обескуражен им. Именно с таким расчетом и была выбрана тема для диссертации выпускника медицинского факультета Карла Ясперса — «Тоска по родине и преступления». Ее актуальность и социальная значимость не вызывали ни малейших сомнений. Незадолго до того, как К. Ясперс приступил к работе, не только Германию, но и всю Европу потрясли громкие уголовные дела. Они были однотипными — как будто бы строились по одному шаблону.

Родители из бедных крестьянских семей не могли прокормить свое многочисленное потомство. По этой причине они отправляли девочек — подростков в услужение к родственникам, где те нянчили маленьких детей — часто без всякой оплаты, просто за еду. Девочки — подростки испытывали острую ностальгию по родительскому дому. Они убегали домой, но родители приводили их обратно, со следами побоев. Они говорили дочерям, что дома их нечем кормить, и возвращали к богатым родственникам. Девочки начинали болеть. Они тосковали, теряли аппетит, жаловались на недомогания. Картины жизни в родительском доме постоянно стояли у них перед глазами, родные и близкие ласково звали их. Желание вернуться домой оказывалось настолько острым, настолько непреодолимым, что девочки приходили к безумной мысли: единственное, что их держит на чужбине — ребенок, за которым они ухаживают; если его не будет, им разрешат вернуться домой. В состоянии такого умопомрачения девочки убивали подопечных детей — и представали перед судом.

Юристы при рассмотрении этих дел сталкивались с новым для себя казусом: с ностальгией как психическим заболеванием,которое проходит бесследно. Они, естественно, должны были ответить на вопрос: вменяемы ли девочки — убийцы? Если ностальгия это не заболевание, то девочки психически здоровы, а, значит, должны ответить за свои преступления. Но ведь ностальгию до сих пор никто не рассматривал как психическое заболевание. Она рассматривалась как тоска по родине, то есть как чувство, свойственное всякому человеку, оказавшемуся на чужбине. Это чувство присуще каждому — и заслуживает позитивной оценки. Ведь тот, кто тоскует по родным краям — патриот. А поэтов тоска по родине заставляла писать прекрасные стихи. Положенные на музыку, эти стихи становились народными песнями, исполнение которых хором всячески сплачивало земляков. Что же это за болезнь такая, спрашивается, — ностальгия? Это попросту прекрасное и похвальное чувство. Можно ли за такое чувство судить?

Но даже если мы допустим, что это чувство было непреодолимо сильным, настолько сильным, что оно сводило с ума и заставляло совершать убийство, можно ли в этом случае рассматривать девочек как психически невменяемых?

Обычно суд выясняет, может ли подсудимый нести ответственность за свои действия. Если оказывается, что подсудимый здоров, он считается вменяемым — и присуждается к определенному наказанию. Если же выясняется, что подсудимый психически болен, его отправляют на лечение. Но как-то подразумевается само собой, что психическое заболевание подсудимого — дело затяжное, оно требует долгого лечения, в специализированной клинике, пациенты которой изолированы от общества. Так что получается нечто вроде заключения в тюрьме: убийца долго не навредит людям.

В случае с девушками все было иначе.