Читаем Молодой Ленинград ’77 полностью

Федора словно подбросило. Едва удержавшись, чтобы не упасть, он одним прыжком подскочил к гитлеровцу и изо всех сил обрушил на него приклад своего автомата. Попал по толстой, мясистой скуле. Удар получился глухим и сочным. Так бьет деревянный валек по мокрому белью.

Фашист упал на четвереньки, но автомата не выпустил. Второй удар пришелся ему по черепу.

— Сволочь! — выдавил из себя Федор и выплюнул спекшуюся слюну.

Распластанное на земле тело врага вызывало брезгливость.

— Готов, — деловито сказал Восков, выдернув оружие из рук убитого.

Федор, тяжело дыша, посмотрел на поверженного фашиста, на приклад своего автомата. Подумал: «Хорошо, что не стал стрелять. Кажется, обошлось без лишнего шума».

Длинный трясся нервной дрожью. Быстрая и нелепая смерть приятеля окончательно вывела его из равновесия. Он считал, что и его конец близок.

— Штаны застегни, вояка, — сердито ткнул его Романчук стволом автомата.

Вибрирующие пальцы не слушались. Гитлеровец глупо осклабился, поднял глаза к небу.

— Медхен… — В горле у него что-то перекатывалось. — Девошка… Весна… — Он боязливо посмотрел на женщину, одиноко стоявшую в стороне, и неожиданно добавил: — Гитлер капут.

Ему не хотелось умирать.

— Капут, капут, — согласился Романчук. — Скоро всем вам, фашистам, капут. Чтобы не пакостили.

На всякий случай он связал немцу руки за спиной.

— Власов, этого, — командир взвода показал на убитого, — спрячь получше. Пусть его подольше поищут.

— Есть спрятать.

— Ты, Восков, допроси живого. А я с ней поговорю, — Бугров кивнул на женщину.

Она с недоумением наблюдала за всем происходящим, не совсем понимая, откуда пришло избавление.

Младший лейтенант подошел.

— Охальники. Кобели проклятые, — сказала она, не то ругаясь, не то оправдываясь, и стыдливо прикрыла грудь, проглядывавшую сквозь разорванное платье.

— Кто такая? Откуда? — строго спросил Бугров.

— Из деревни, — она кивнула в сторону опушки.

— Звать как?

— Клава.

«Молодая, — подумал Бугров. — А почему выглядит такой старой?» И понял: старили Клаву одежда не по росту и синие отеки под глазами.

— Зачем пришла в лес?

— Убежать хотела.

В настороженных глазах мелькнул озорной огонек. Испуг постепенно проходил. Клава разговаривала все смелее.

— Из дома в глухой лес? — сказал Бугров. — Храбрая.

— От них, окаянных, хоть на край света беги.

— Понятно, — Бугров помедлил. — Много немцев в деревне?

— Не считала. Три дня назад прибыли. С пушками.

— А жители есть?

— Старики да старухи. Кто успел, эвакуировались. Другие в лес подались. Я с больной бабушкой осталась. Но тоже не выдержала.

— Разве не видела, что они за тобой идут?

— В лесу уж увидала. Когда нагонять да лаять по-своему начали.

— Ясно, — разговор надо было заканчивать. — Придется тебе, Клава, с нами пойти.

Глаза у Клавы радостно блеснули. И опять потускнели.

— С вами? Куда?

Младший лейтенант не мог сказать правду.

— Потом узнаешь.

— К партизанам?

— Может, и к партизанам, — он встал, поправил автомат. — Пошли.

Клава пошла за ним.

— Что у тебя? — спросил Бугров, подходя к Воскову.

Николай поморщился.

— Говорит, в деревне батарея тяжелых орудий. Дальнобойная артиллерия.

— Новички?

— Да.

— Откуда прибыли?

— Из Франции.

Лейтенант понимающе кивнул. Ценные показания дал трусливый вояка.

— То-то по бабам ударяют, — многозначительно заметил Кузьма.

Бугров чуть заметно улыбнулся, а Восков нахмурился.

Подошел Власов.

Романчук с удивлением уставился на него. Что-то новое, пока еще едва заметное, появилось у Федора в манере держаться. Молодой боец будто повзрослел. Стал крепче, увереннее. Доложил спокойно:

— Все в порядке, товарищ командир.

Даже голос у него стал тверже.

И Бугров заметил, что меняется человек на глазах. «Первая победа. Обретает уверенность. Хорошо», — подумал про себя, а вслух спросил:

— Надежно?

— Как следует. Вот документы.

Бугров положил руку Федору на плечо. Словно приласкал.

— Добре. Теперь беги к Ивану. Пусть присоединяются к нам. Мы пока пойдем в этом направлении, — он показал рукой. — Сигнал прежний.

— Есть.

Власов, пригибаясь, убежал.

Романчук наклонился к уху младшего лейтенанта:

— А этого? — кивнул на немца.

— Возьмем с собой.

— И ее?

— Да. Будешь замыкающим. Смотри в оба.

Они цепочкой пошли в глубь леса. Вскоре с опушки послышался условный сигнал — крик чибиса. Хромов, Бородин и Власов присоединились к группе. Иван подошел к командиру взвода и доложил:

— В деревне спокойно. Зашагали быстрее.

В лесу стало совсем светло. Усиливался ветер. Над верхушками деревьев появились серые бесформенные тучи. Повеяло сыростью. Разведчики растворились в этом лесу, будто их и не было здесь.

3

Потом было возвращение. Вообще-то много их было — возвращений. По-разному трудных и рискованных. Но первые воспоминания все-таки самые яркие. Тогда они шли весь день. Сначала вдоль фронта, затем — к передовой. К линии фронта подошли ночью. Темень была непроглядная. Продвигаться стали медленнее, тщательно проверяя каждый метр пути. На любом шагу могла таиться опасность. Слушай, разведчик! Смотри в оба! Не оступись, не зашуми. Не из-за боязни — ради дела, которое тебе поручено.

Перейти на страницу:

Все книги серии Молодой Ленинград

Похожие книги

Поэты 1820–1830-х годов. Том 2
Поэты 1820–1830-х годов. Том 2

1820–1830-е годы — «золотой век» русской поэзии, выдвинувший плеяду могучих талантов. Отблеск величия этой богатейшей поэтической культуры заметен и на творчестве многих поэтов второго и третьего ряда — современников Пушкина и Лермонтова. Их произведения ныне забыты или малоизвестны. Настоящее двухтомное издание охватывает наиболее интересные произведения свыше сорока поэтов, в том числе таких примечательных, как А. И. Подолинский, В. И. Туманский, С. П. Шевырев, В. Г. Тепляков, Н. В. Кукольник, А. А. Шишков, Д. П. Ознобишин и другие. Сборник отличается тематическим и жанровым разнообразием (поэмы, драмы, сатиры, элегии, эмиграммы, послания и т. д.), обогащает картину литературной жизни пушкинской эпохи.

Константин Петрович Масальский , Лукьян Андреевич Якубович , Нестор Васильевич Кукольник , Николай Михайлович Сатин , Семён Егорович Раич

Поэзия / Стихи и поэзия