Молодой Ленинград ’77

Власов, увидев вблизи мутно-водянистые, словно зачумленные глаза фашиста, содрогнулся. «Примеряется. Будет допрашивать. И пытать. Сразу видно — злой и жестокий. Двинуть бы по его судорожно дергающейся скуле».

Другого оружия, кроме ненависти, у Федора не осталось. Только ненавидеть. Ненавидеть до последнего вздоха. Тогда все кончится быстрее.

Фон Гросс умел читать взгляды. Он отпрянул, будто уклонялся от удара, и визгливо крикнул:

— Ауфштеен!

Власов не шелохнулся. Если бы он мог встать! Он встретил бы врага стоя, а не валялся у его ног.

— Ауфштеен! — повторил офицер и добавил по-русски: — Встать!

Ствол пистолета угрожающе нацеливался на Федора.

С холмов из-за реки подул легкий ветер. Он колыхнул верхушки трав, волнами прокатился по лугу. Федору показалось, что воздух стал свежей, повеяло запахами леса и жирными соками земли.

А что, если встать? Назло всему и все превозмогая! Какая-то небывалая живительная сила пробудилась в нем и распрямилась подобно спущенной пружине. Федор приложил усилие, оперся на непослушные руки и сел. Ни один мускул на его лице не дрогнул, хотя все оно было напряжено до предела. Лишь кривая, недобрая усмешка играла на запекшихся губах.

— Зо, — обрадовался эсэсовец. — Нох айн маль… Озталось зовсем мало.

Он делал подбадривающие движения руками снизу вверх, показывая, как Федор должен действовать, чтобы встать на ноги.

И Федор поднялся. По непонятным законам естества. Наперекор природе. На удивление себе и своим врагам. Он встал, широко расставив ноги, и злым, немигающим взглядом уставился на опешившего гитлеровца.

— Вот… встал… — Федор выдавливал слова, как горячие уголья. Изо рта у него бежала узкая струйка крови. По подбородку она стекала на открывшийся из-под воротника гимнастерки полосатый уголок тельняшки. — Смотри… А хочешь… я тебя…

Вид у Федора был угрожающий. Он сделал шаг вперед. Покачнулся, но не упал. Правой рукой потянулся к поясу за гранатой.

— О, матроз, — удивленно промямлил фон Гросс.

Он инстинктивно отпрянул назад и поднял пистолет. Стоявшие по сторонам от него солдаты оцепенели, боясь что-либо предпринять без команды офицера.

— Ты… попляшешь… — простонал Федор.

Рука не послушалась его. Боль раскаленной плетью хлестнула по всему телу. Мир перевернулся в глазах Федора. Он тихо застонал и, медленно оседая, потерял сознание.

Штурмфюрер досадливо поморщился. Подумав, спрятал пистолет в кобуру. Вынул сверкающий белизной носовой платок, неторопливым движением коснулся уголков рта, восстановив таким способом душевное равновесие.

Очнувшись, Федор не сразу понял, где находится. В глаза бросились кудрявые ветви берез, висевшие над ним. Нежно-желтые, оранжевые, коричневые и еще зеленые листья беззвучно трепетали в воздухе, словно рой разноцветных бабочек. Небо совсем закрылось облаками, и определить время было трудно. Похоже, дело шло к вечеру.

Боль немного утихла, но в голове пульсировал звук, похожий на шум отдаленного дождя. Веяло сыростью и прохладой. Жар сменился ознобом. Хотелось двигаться. Федор попробовал шевельнуть рукой — послушалась. Осторожно ощупал себя. Лежал на плащ-палатке, без ремня, без оружия, без шинели. Пахло лекарством. Подумалось: «Неужели лечили? А почему бы нет? Я им нужен». И снова тревожная мысль: «Будут допрашивать. Держись, Федор».

Попытался повернуть голову. Удалось. Увидел лесную полянку. На другом конце ее, метрах в двадцати, горел костер. Оттуда доносились голоса. А рядом, кажется, никого.

«Может, попробуем, Федор? — сказал он себе. — Попробуем».

Теперь нужно было постараться встать. Для начала хотя бы на четвереньки. А там…

— О, гут! — голос раздался совсем рядом. — Мы желайт шпацирен? Немного гуляйт? Аусгецайхнет. Отлишно.

Федор снова откинулся навзничь и увидел над собой склоненную фигуру штурмфюрера. Та же фуражка. Та же самоуверенная физиономия, лоснящаяся от недавнего бритья. Те же мутно-водянистые глаза. И успокоившаяся скула. Не было только шинели. Офицер был во френче, подпоясанном широким ремнем.

Действительно, фон Гросс чувствовал себя превосходно. Он сытно пообедал, отдохнул и был в гораздо лучшем расположении духа, чем утром. Еще бы! Его доклад о поимке советского разведчика произвел впечатление в штабе. Друзья по телефону поздравляли его с успехом. А начальство ждало от фон Гросса достойного завершения дела. Матроса-фанатика нужно было заставить говорить. Пусть расскажет, что делается на Ораниенбаумском плацдарме советских войск. У немецкого командования имелись смутные опасения, что зимой русские снова попытаются наступать. Но откуда? Непосредственно из Ленинграда? Или из-под Мги? А возможно, как раз с этого «пятачка», за который они так упорно держатся уже больше двух лет?

Пленный должен хоть немного пролить свет на эти вопросы. Не говоря уже о таких, как дислокация и численность войск, система оборонительных укреплений, тактика действий разведгрупп. Обязательно надо заставить его разговориться.