Молодой Верди. Рождение оперы

— То, что вы говорите, доктор, наводит на размышления, — озабоченно сказал Босси. И попытался сослаться на законы наследственности, но никак не мог ясно выразить свою мысль. Алипранди пришел ему на помощь. — Не будем отвлекаться в неисследованные дебри, — сказал он. — Наследственность не при чем. Родители маэстро были люди вполне здоровые и уравновешенные. — И напомнил, что отец композитора, городской трубач, человек малограмотный, был убежденный республиканец и отважный патриот, принимал участие в революционном движении и не раз сиживал в тюрьмах. — А вот Джоаккино — тот с раннего детства воспринимал революционные события с непреодолимым ужасом и нескрываемым отвращением.

— А что говорил на это отец? — спросила донна Каролина. — Мальчишка был, очевидно, отъявленным трусом.

— Не только это, — сказал Алипранди, — он был смышлен и сообразителен не по годам, маленький Джоаккино, и он воспринимал революционные события как бедствие для себя и семьи, как помеху, лишающую его и его семью куска хлеба и уверенности в завтрашнем дне.

— Каков эгоист! — засмеялась донна Каролина.

— Это ужасно! — сказала Клара. — Не смешно! Ужасно!

— Ничего не поделаешь! — Алипранди говорил тоном извинения. Он жалел, что так огорчил Клару. — Ничего не поделаешь! Такова особенность характера маэстро. Гипертрофированная впечатлительность породила в нем величайший эгоизм. Ничего не поделаешь! Таким он был в детстве, таким и остался на всю жизнь.

— Хорош, нечего сказать! — протянула донна Каролина. — Но это действительно так. Я припоминаю теперь, что слышала о том, как он во время апрельских событий 15-го года в Болонье написал музыку к «Гимну Независимости». Это рассказывал мой отец. Я была тогда совсем маленькой девочкой, но очень хорошо помню, как он рассказывал об этом. Маэстро написал музыку к гимну против своей воли, написал только из страха перед болонскими патриотами, которые просили его об этом. Маэстро было тогда двадцать три года, и имя его гремело по всей Европе. Он не посмел отказать болонцам, этим бесстрашным, самоотверженным людям — они стали бы презирать его за это. Но впоследствии, когда вернулись австрийцы и все было подавлено, а он успел бежать, маэстро чуть ли не отрекся от того, что писал этот гимн, и говорил об этом, посмеиваясь и иронизируя. Говорил, что слово «независимость»— indipendenza — чудовищно и невозможно для пения.

— Да, да, — сказал Алипранди, — уже и тогда можно было предположить, что не в общественных событиях найдет маэстро стимул для творчества.

— Не понимаю, — сказала донна Каролина, — почему я не могу назвать маэстро плохим патриотом и почему, когда я рискнула это сделать, на меня напали? — она украдкой поглядывала на синьора Мартини, как бы вызывая его на разговор. Но он сидел неподвижно, с котенком на руках, низко опустив голову на грудь, и, казалось, ничего не слышал.

— Это же странно все-таки, — возмущалась донна Каролина. — Вот композитор, который вышел из народа, из самых что ни на есть народных низов, жил в бедности, видел и ощущал угнетение и унижение своей родины. И этот великий композитор не может уловить и запечатлеть в своем творчестве тех чувств и стремлений, которыми живет его страна и живет его народ. Почему это так?

— Не эти чувства его волновали, — сказал Алипранди, — не к ним он тяготел, не ими жил.

— Но все-таки это странно! — настаивала донна Каролина. — Странно и непонятно! Клара, дорогая, а ты как думаешь? Чем это объяснить, если не тем, что он плохой патриот?

— Судьба, — сказал Алипранди, — сыграла с маэстро трагическую шутку. Годы его выхода на театральную сцену, годы, когда он стал проявлять себя как музыкант-композитор, совпали с теми годами, когда вопросы искусства перестали быть у нас вопросами чисто эстетическими, вопросами вкуса, вопросами школ и направлений; годы его творческой деятельности совпали с теми годами, когда жизнь породила особенно глубокие мысли и особенно страстные чувства и потребовала их выражения в искусстве, и особенно сильно потребовала их выражения в музыке. Потому что музыка, как известно, любимейшее искусство нашего народа, общий для всех и всем понятный язык, которым народ наш заявляет о своем праве на независимость и — скажу прямо — о своем могуществе.

— О, как прекрасно вы это сказали, — прошептала Клара. — Музыка — общий для всех и всем понятный язык, которым народ наш заявляет о своем праве на независимость и о своем могуществе.

— Да, да — это чудесно, — нетерпеливо сказала донна Каролина, — но я хочу знать, где трагическая шутка?

Алипранди усмехнулся.

— Извольте. Трагическая шутка в том, что глубоких мыслей и страстных эмоций у маэстро Россини не было. Никогда не было! Таким образом, сама жизнь толкала его как раз на то, на что он не был способен. Да, не был способен, несмотря на гениальную свою одаренность. Не был способен, я настаиваю на этом, в силу своего характера. В силу особенностей своего характера. Это очень трагично, и он, несомненно, должен был почувствовать это.

Босси крикнул ему из дальнего угла гостиной: