Молодость

Вернувшись домой, она застала беседу Степана с мужиками в полном разгаре. Первое, что бросилось ей в глаза, это красные, распаренные в духоте, возбужденные лица всех участников посиделки, наперебой доказывавших преимущества жизни в отведенном под коммуну имении. Они перечисляли, размахивая руками, как раз то, о чем говорил Степан в конце обеда родителям, и с такими подробностями, будто каждый из них уже неоднократно обдумывал и примерял к себе эту новую жизнь.

— Барская земля завсегда впятикрат давала супротив нашей, — глухо и медленно говорил Роман Сидоров. — А лес… Мы пропадаем без леса! Кнутовище негде вырезать! За оглоблей едешь-едешь, почитай, целый день!

— Сенокос зайдет, — вспоминал, почесывая дегтярную макушку, Алеха Нетудыхата, — как зайдет сенокос… У нас махаешь-махаешь косой по голым буграм… да!

Махаешь-махаешь… Чаво там! Ребро за ребро заходит! Хвать — корове зимой бросить нечего. А то — пойдешь, бывалыча, на поденщину к барину… Да! Выйдешь на зорьке… Гонишь ряд, ан в ряду-то хоть копну клади! На косе каждый раз вязанку пудовую несешь!

Степан переглянулся с Настей, довольный тем, что не ему приходилось доказывать состоятельность выдвинутой идеи, а сами крестьяне утверждали ее всесторонней защитой. Но когда он спросил напрямик, кто из них пойдет с ним в коммуну, посидельцы разом утихли… Начали вздыхать, почесываться и вдруг заторопились домой.

— Эх, Степан Тимофеевич, — завертелся по избе Чайник, отыскивая шапку и рукавицы. — Умные речи дурака не искалечат, а в своем-то углу жить милее. Прощевайте!

Это озадачило и расстроило Степана. Он вышел следом на улицу, порываясь остановить мужиков и узнать причину столь непонятного поведения.

Дома Степан заговорил с отцом, ища поддержки. Однако и Тимофей не собирался идти в коммуну.

— Что ты, сынок? Мыслимо ли дело оставить насиженное место, — гудел он, не поднимая глаз на сына. — Тут мы родились, тут и помирать будем, не зарясь на чужое добро.

— Да какое же оно чужое? Все теперь наше, народное!

— Ты говоришь: «наше»… А кто его нам добровольно отдал? — упрямился старик.

— Ленин! — ответил Степан. — Отпущены миллионы рублей на организацию сельскохозяйственных коммун. Обещают помощь скотом, машинами! Пойми, папаша, не блажь какая-нибудь запала мне в голову! Я ведь тоже теперь не бобыль и должен, черт возьми, думать о будущем, — добавил он тише.

Тимофей молчал.

— Ну, положим, эти мужики струсили, — снова начал Степан. — Им жалко расстаться со своими лошадьми, коровами, овцами… А тебе чего терять? Век на других спину гнул, поживи хоть напоследок!

Отец тряхнул серебряными кудрями.

— Нет, сынок, нас с матерью не трожь. Иди сам, коли такое уж приспичило… Испытай диковинки… А мы останемся на прежнем корню,

С тем и легли спать.

Степан ворочался с боку на бок, думал. То и дело раскуривал в темноте трубку и глубоко затягивался, желая успокоить расходившиеся нервы.

Не спала и Настя. Она тоже думала.

— Степа, — зашептала она, приподнявшись, — зачем ты всех зовешь? Не горюй, подберутся еще такие, вроде нас с тобой, бесприютные! Вот и Матрена согласна!

— Матрена? — вскочил Степан и, наклонившись, поцеловал теплую руку Насти.

Заплакала Маша, разбуженная их шепотом. Настя попросила Степана зажечь свет. Ветер крепчал за окном, терзая ракитовые кусты, утаптывая соломенную крышу.

Насте почудилось, будто проскакала и остановилась неподалеку лошадь. Затем кто-то приник к переплету окна, хрустнул на завалинке снег. Оглянувшись, Настя вскрикнула: на голенькую Машу смотрели из-за стекла горящие диким пламенем глаза.

— Ты чего? — спросил Степан, поспешно одеваясь. Настя дрожала, бледная, непохожая на себя.

— Он!..

Сунув руку в карман бекеши, Степан ударил плечом в дверь. Грянуло один за другим несколько выстрелов.

— Николка! — долетел с улицы голос Степана. — Живо коней!

— Иду, братка! — отозвался мальчишка уже где-то во дворе.

Через минуту они проскакали галопом мимо окон..

Глава шестнадцатая

Настя стояла посреди избы, прижав Машу к груди. Стояла бледная и немая, все еще слыша в бешеной пляске ветра замирающий стук копыт.

«Что же это? — Она вспомнила страшные глаза Ефима за окном. — Что теперь будет?»

В тот момент, когда раздались на улице выстрелы, что-то надломилось в ней. Словно и не было уверенности, с какой ехала вчера из города, мечтая о новой жизни. Впереди опять поднялся туман и закрыл горизонт, таящий безызвестность и тревогу.

Но сейчас это было уже не главное. Темная бездна ночи, поглотившая Степана, издавала самые разнообразные звуки. Насте казалось, будто она улавливает крики, заглушённые пальбой, тягучий стон… Она как бы видела грузно падающее с коня тело…

— Ах, чего же я стою? Надо людей в погоню! — сказала Настя, словно очнувшись.

Тимофей хмурился, натягивая на костлявые плечи полушубок.

— Эдакая ночь завсегда успеет вору помочь, — прогудел он, ни на кого не глядя. — Уйдет Ефимка отсюда, ежели из города ушел. Парень самому черту сродни!

«Уйдет…» — эхом отозвалось в голове Насти.

И сразу стало ясно, что этого нельзя допустить. Надо поднять всю округу на объявившегося злодея.