Молодость

Она встала, скрипнув пружинами дивана, повернулась Перед зеркалом. Светлая городская блузка была скомкана на груди, юбка помята. Но ей вовсе не хотелось сердиться и упрекать в чем-либо Клепикова. Только вздохнула, в зеленоватых глазах появилась грусть…

Захватив свой голубой платок, Аринка вышла на крыльцо. Штаб-квартира Клепикова, находилась в доме табачного фабриканта, Домогацкого, у самой реки. Из глубины комнат слышался раздраженный: баритон полковника Гагарина, пробегали вестовые с пакетами в руках. Возле фасада, под кронами тенистых тополей, стояли оседланные кони.

К Аринке подкатился круглый, плотный, дышащий наигранной веселостью и неподдельным здоровьем хозяин. Вздувшиеся щеки его были выбриты до синего блеска.

— Ну-с, — заговорил он, улыбаясь, — не угодно вам полюбопытствовать, как мы пленных кончаем? Это на моей обязанности. Я пока что за начальника полиции, хе-хе…

Аринка ничего не ответила.

«Штабная шлюха», — вспомнила она слова Ефима и пошла к переправе.

Солнце садилось за тучу. Багровое зарево пылало над городом, над полями и лесами Черноземья. Толпы мятежников сновали по берегу Низовки, отражаясь в ее темных омутах.

Для переправы Клепиков выбрал место у изгиба реки, в мертвом пространстве, куда не залетали пули. Он выказывал явное нетерпение, ругая штабных за неповоротливость и стараясь наверстать упущенное время. Скакал верхом, сутулый, постаревший. Наплечные ремни и желтые краги запылились, френч висел на нем без прежнего щегольства.

Упорство гарнизона и аресты членов боевого Союза офицерства сорвали хитрый план двойного удара мятежников. Налет Ефима на исполком тоже потерпел неудачу. Оставалось одно — замкнуть город кольцом осады. Но это потребовало слишком много сил, а крестьяне всячески сопротивлялись мобилизации.

Аринке нравилось возбуждение Клепикова. Плотно сжав побледневшие губы, она смотрела на городское предместье, где высоко подымался дым пожарищ, ревели паровозные гудки, слышались раскаты несмолкаемого боя. Там сражались ненавистные ей Степан и Настя…

Мимо провезли тело Биркина, убитого в первой стычке. Телегу остановили любопытные, посыпались расспросы, толки, пересуды. Высокий кривой мужик говорил:

— Не подвернись Биркин к тому случаю — шагать бы нам, ребята, по домам. Все могло кончиться враз… А теперь вот тужи не тужи, да ешь гужи!

Ночью, когда мятежники занимали Ярмарочное поле, к ним навстречу выехал Селитрин. Он подбирал дорогой слова, готовясь выжечь в сердцах обманутых людей злобу и страх. Но поравнявшись с передними мужиками и увидав лопаты, вилы — домашнюю снасть, — усмехнулся.

— Постойте-ка, братцы, — начал Селитрин с обычным добродушием, натянув поводья. — Кто поднял мирных селян на разбой? Есть время взяться за ум. На заставах стоят заряженные пулеметы для врагов народа. А вы? Разве мало среди вас таких, которые вздохнули полной грудью лишь в Октябре, кому партия Ленина принесла хлеб, мирный труд и свободу?

Селитрин произносил свою речь с коня, окруженный черной толпой, недружелюбным гвалтом, звоном оружия.

— А нешто в городе Советы? — удивленно спросили из дальних рядов. — Нам сказали, что немцы пришли…

— Молчи там, Солоха, дай послушать, — долетело с другого края поля.

Шум заметно стихал. Уже потеплело в человеческой душе, отравленной ядом чужой преступной воли. Забылось мучительнее ожидание смертного часа… Однако не зря шли с передовыми отрядами главари, темного заговора.

— Чего молчать? Чего слушать? — закричал Биркин, расталкивая народ. — Не видите — это Селитрин, организатор коммунии! Бейте анчутку, бог простит!

Селитрин повернул коня.

— Вот он — потомственный конокрад, апостол из шайки Клепикова! Это он ведет вас на погибель…

— Бейте! — повторил Биркин и замахнулся вилами, которые нес от Татарских Бродов.

Селитрин выстрелил. Но сзади его ударили по голове чем-то тяжелым и острым; конь испуганно шарахнулся и свалил всадника…

— Отсюда, слышь, и завертело нашего брата, — рассказывал кривой мужик, с ненавистью глядя на покойника. — Через какую чертячью корысть возле смерти стоим? Ему-то выходит теперича все едине!

— А Селитрин как? — Добили унтера.

Телега удалилась, а люди толклись кучками, продолжая обсуждать Бйркина. Кириковский Пантюха, насмешливо жмурясь, уверял:

— Насчет конокрадства — яснее ясного… И отец его, Авдей, тем же занимался. Силища—лошадь кулаком бил насмерть. Скопил много денег, княжеское имение хотел купить. Ну, доверился приятелю — и тот оставил Авдея в чем мать родила.

— Сынок был умней, пальца в рот никому не клал, — заметил кривой мужик.

— С тех пор сделался Авдей не то чтобы сумасшедший, а вроде какой зверюги. Убежал из дома в лес и жил на вековом дубу в четыре обхвата. Истинный крест, не вру! Ему с дуба-то, поди, всю округу видно. Несут бабы мужьям в поле обед — он догонит, натешится и еду заберет. Тогда сход вынес приговор: изловить лиходея! Взяли мужики пилы, топоры, нашли Авдеев дуб и диву дались. Дерево увешено горшками, кринками, чашками… Авдей поест, значит, а посуду — на сучок. Пантюха хихикнул.