Молодость

У Степана щемило сердце, тоскуя по такой вот крестьянской работе. Он любил косить, пахать, любил укладывать в «хрестцы» золотистую тяжесть снопов, а потом возить их на ток, чувствуя разгоряченными мускулами пропотевшую рубаху.

Но сейчас Иная задача стояла перед ним: добить врага, вырвать его ядовитый корень! Чем ближе к Жердевке, тем сильнее пламенела в нем ярость.

… Машина помчалась по разросшемуся пыльному подорожнику знакомой улицы. Она летела мимо катившихся под колеса злющих собак, мимо колодезных журавлей и церковной ограды, свернула в тенистый ракитовый переулок и резко затормозила возле нового дома с голубой железной крышей.

— Бритяка решают! — восхищенно зашептал Николка, вытянув скуластую, обрызганную веснушками мордочку, на которой сверкали умные мальчишеские глаза.

Действительно, всюду на усадьбе стояли подводы, из открытых амбаров люди, вгибаясь, выносили мешки, грузили, увязывали возы. Работа шла сосредоточенно, дружно.

Начальник продовольственного отряда Терехов, с портупеей через плечо и желтой кобурой нагана, хлопавшей при каждом движении по бедру, говорил что-то солдатке Матрене. Она сидела около подъездного сарая на тележной оси. Увидав Степана, подходившего к ним, Матрена хотела встать и не смогла… Только сгорбилась, и бледное, потерявшее былую дородность лицо увлажнилось мелкими бусинками пота.

Терехов перехватил взгляд председателя уездного исполкома и сказал:

— У меня есть инструкция, Степан Тимофеевич, насчет кулаков… Но какие меры принимать с подобными элементами? Лупила в городе контру, изувечена и, представь, самовольно ушла из госпиталя!

— А кто тут моих деток накормит? — словно не понимая тереховской шутки, с досадой возразила Матрена. — Ильинишна, дай бог ей здоровья, от себя отрывала хлебушка для малюток, пока я на стороне скиталась… Да надо и честь знать. Потом, ведь я одна из комбедчиков теперь в Жердевке… А делов-то, батюшки!

Она докладывала Степану о проводившейся в деревне конфискации. У Бритяка заканчивают выгрузку хлеба, скот угнали в город, сельскохозяйственный инвентарь роздали жердевской бедноте. То же самое делается у Волчка…

— И у Федора Огрехова? Матрена вздрогнула.

— Зачем же трогать Огрехова? Он не кулак…

— Он клепиковский бандит, — перебил Степан, — одна свора… Ты спроси Настю, кто тебя у склада вилами достал!..

— Степушка, неужто…

— Терехов, пошли людей с подводами к Огрехову, — распорядился Степан.

Матрена пришибленно смотрела, как он зашагал к дому, проскрипел ступеньками крыльца и скрылся в сумраке сеней. Повернулась к Терехову, зашептала:

— Родной мой, не делай этого, не губи сирот!

Федька-то, рыжий пес, в бегах… За что детишек наказывать?

— Ну и загвоздка! — худощавое насмешливое лицо Терехова стало вдруг серьезно. — Почему ты, солдатка, говоришь это мне, а не ему?

— Скажи попробуй… Не видишь, Ефимку ищет — глаза бешеные! Ему не до жалости…

К дому собирались жердевцы. Узнав о приезде сына, Ильинишна бросила невытопленную печь и побежала на деревню за Тимофеем… Она молилась, замирая при мысли о неминуемой схватке Степана с Бритяком.

Глава четвертая

Выздоровление Бритяка походило на медленное умирание. Рана заживала плохо. Старик переносил страдания молча, безропотно. И дома, когда он лежал под присмотром Марфы, и перевезенный в больницу, Афанасий Емельяныч не проявлял ни к чему интереса, не отчаивался и не обольщался надеждой. Он был одинаково чужд к окружающим людям, холоден и равнодушен к событиям. Всегда отмалчивался, погруженный то ли в глубокий сон, то ли в тяжкую думу.

Лишь в последнюю ночь пребывания в больнице с Бритяком произошла перемена. Он вдруг очнулся от своего безразличия и заметил, что в палате стало тесно и очень шумно. Санитары топтались, внося что-то тяжелое, воздух оглашался стонами, слышались строгие окрики начальства.

В сутолоке и спешке на пол со звоном упало и разбилось ламповое стекло. Неровное пламя запрыгало в горелке, пошел густой чад, разбрасывая по стенам уродливые тени, но никто не оглянулся и не поправил фитиля.

Бритяк посмотрел на темное окно, и тут откуда-то из бездонного провала ночи донесся торопливый стук пулемета.

«Стреляют», — подумал Бритяк равнодушно, даже не пытаясь с чем-нибудь связать эти страшные, раздирающие мир и покой звуки.

В палату снова вошли санитары и положили на соседнюю койку что-то маленькое и легкое. Один из них, выпрямившись, развел руками:

— И зачем его сюда несли? Надо бы прямо в морг… Ей-богу, не дышит! Штыками исколотый, как терка!

— Помалкивай, — отозвался другой. — Наше с тобой дело телячье… Сам Жердев велел нести в палату!

«Жердев? — удивился Бритяк. — Это у нас в деревне Жердевы…»

Впервые ему захотелось узнать, что именно происходит в городе? Почему стреляют? И кто такой «сам Жердев»? Но спросить было не у кого — санитары ушли. Бритяк лежал, не сводя глаз с маленького человечка под серым одеялом на соседней койке.