Молодость

Машина проскочила по деревянному настилу моста через мутные воды Низовки, вышла на большак и стала набирать скорость. Город затерялся позади в сизой дымке утреннего тумана. Навстречу стаей лебедей плыли заревые лиловые облака, а за далеким лесом пробуждалось солнце. Степан напряженно всматривался в темные очертания лесного массива. То и дело раскуривал потухающую трубку.

Еще недавно там, на привале, он видел отряд военкома Быстрова. Теперь нет Быстрова, и отряда его нет, и сотни других товарищей лежат в братской могиле…

Ему было тяжело наблюдать рождение этого чудесного дня, когда жизнь отправлялась в новый поход без тех, кто до последней минуты боролся и умер за нее.

Закусив мундштук трубки, Степан попытался сосредоточиться на том, что ожидало впереди. Он вспомнил, как перед отъездом из города завернул на вокзал. У семафора дымил готовый к отправлению бронепоезд, на запасных путях шла погрузка в теплушки орловского рабочего Железного полка, уезжавшего по указанию Ленина в Пензу.

Матрос Глотов, командир бронепоезда, протянул Степану тяжелую, украшенную татуировкой руку:

— Прощаться заехали, товарищ Жердев?

— Беспокоюсь за Павла Михалыча… Как он?

— Пришвартовался у меня. Лежит в жару. Срочно операция требуется, а тут хирурга кулаки убили.

Во время войны Глотов служил с Октябревым в одном экипаже на Балтике и сейчас ради прежней морской дружбы решил увезти раненого товарища в Орел, к хорошему специалисту. Шагая вразвалку по насыпи, он провел Степана через узкую бронированную дверь в вагон, загроможденный ящиками с боеприпасами. На этих-то ящиках, сдвинутых поплотнее к стене, и лежал Октябрев.

В полумраке вагона Октябрев казался еще длиннее и старше, чем обычно. Сквозь бинты на голове просачивались бурые пятна крови. Почувствовав около себя людей, Октябрев шевельнулся. Поднял искаженное болью лицо.

— Павел Михалыч, — сказал Степан, — извини, зашел вот… Не надо ли чего?

— Жердев? — тихо проговорил Октябрев, приподнимаясь, и тотчас беспомощно опустился на качнувшиеся ящики.

Он помолчал, отрывисто и часто дыша, и снова уставился на посетителя горящими глазами:

— Рад за тебя… в рубашке родился! Только не горячись — дальше пойдут дела посложнее! Видал, мужички-то какие? Одной веры, а разным богам молятся…

— Знаю, сам мужик. — Степан отвел в сторону вспыхнувший синими искорками взгляд, толкнул фуражку на затылок, рассыпая из-под козырька черные завитки кудрей.

— Из главарей-то один Клепиков арестован? — не слушая, продолжал Октябрев. — Ну, вот! Сказывали, полковник Гагарин убит… Посылал я ребят с бронепоезда… разобрали по кирпичу весь их штаб — нашли фуражку Гагарина. Не чудо ли? Весь дом разрушен снарядами, выгорел начисто… и целехонькая фуражка!

— Думаешь, для отвода глаз?

— Что хочешь думай! Говорю: мне достались цветочки, тебе ягодки придется собирать…

Степан ехал пустынным большаком, хмурый и настороженный. Да, ему предстояло пройти эти неведомые жизненные дебри, перед которыми легли сраженные товарищи. Он смотрел на помятые, нескошениые хлеба у дороги, на черные воронки от разорвавшихся снарядов, на опрокинутые повозки и вздувшиеся трупы лошадей. Если город успел прибраться и почиститься за ночь, то здесь еще сохранились следы поспешного бегства мятежных банд. Казалось, многоликое чудовище ломилось по широким проселкам, через присмиревшие деревни, леса и осыпающиеся нивы, устилая их пеплом пожарищ… Жуткая тишина сковала израненную землю, над которой спозаранку кружилось воронье.

За бугром хлеба сменились паровым клином, а дальше, до самого горизонта, сумеречно стоял могучий бор.

— Сверни влево, — сказал Степан шоферу.

Найденов слегка дрогнул бровями, но сразу же повернул руль, и машина с воем вымахнула на травянистый рубеж. В кузове завозился Николка, заряжая пулемет.

Вот и первые раскидистые дубы — сторожевые великаны. Они чутко ловят каждый шорох, каждое дуновение ветерка, передавая дальше по цепи гул своих вершин и трепет листвы. Дорога пропала в зарослях орешника, полных духмяной сырости и прохлады. Закивали зелеными шапками белые березы, чередуясь с черностволой ольхой.

Степан узнал поляну, где отдыхал отряд Быстрова перед выступлением. Отсюда собирался питерский большевик сделать бросок на Осиновку и разгромить банды Клепикова.

Выйдя из машины, Степан поднялся на косогор. С обратного ската был виден глубокий овраг, по дну которого сероватой змейкой проползала дорога — место гибели отряда. Степан приблизился к свежим холмикам, укрытым ветками рябины с гроздьями ягод, напоминающими пролитую кровь.

У крайней могилы одиноко грустила пробитая пулями молодая березка. На нее опирался Быстрое, угасая вместе с лесным эхом вражеских залпов.

Сняв фуражку и опустив широкие плечи, Степан долго стоял на крутизне. Он заново переживал встречу с Ваней Быстровым в германском плену, годы дружбы, побег на родину… Кто же думал, что одному из них суждено пасть так рано?