Молодость с нами

вдруг берутся сокрушающие всё богатырские силы, и как нередко случается именно так, что перед

трудностями, перед ударами судьбы спасовал мужчина и на борьбу с ними, защищая его, выступает женщина,

причем далеко не всегда она уверена в том, будет он ей за это благодарен или нет. По-разному получается.

Бывает так, что он любит ее после этого втройне, но бывает и так, что он не оценит ее усилий и жертв, скажет в

конце концов: а кто тебя просил лезть не в свое дело, или вообще не заметит сделанного ею. Да, конечно, когда

не оценит и не заметит, после этого, да, да, горько, обидно, больно. Но только после этого, а в то время, когда

она решается вступить в борьбу за любимого человека, когда она вся в борьбе, ни о чем, что будет после, будут

ли ей благодарны или неблагодарны, она не думает, ей это в ту пору все равно. Она совершает возможное и

невозможное не во имя чувств к ней, а потому, что так поступать ей диктуют ее собственные чувства. Нет на

свете никого бескорыстней истинно любящей женщины.

Так и проходил дачный день Павла Петровича: уйдет по своим делам Людмила Васильевна — вновь и

вновь институтские переживания, вернется — переживания долой, веселая болтовня, состязание в остроумии, в

умении рассказать что-нибудь посмешнее.

После обеда, отдохнув немножко, решили погулять по Ивановке и ее окрестностям. Павел Петрович был

тут впервые, и поэтому ему все показывали и объясняли.

— Давайте сходим вот туда, через соснячок, — предложила Людмила Васильевна. — К той оградке. Если

мы спрячемся в сосенках, то можем увидеть кое-что интересное.

Пошли соснячком, крадучись, тихо, как заговорщики.

— А вдруг он подумает, что мы что-нибудь такое замышляем, и пальнет в нас из ружья? — сказал

Румянцев смеясь. Он был очень доволен тем, что участвует в явно мальчишеской затее.

У оградки остановились. За оградкой стоял старый, дырявый сарай, по всему участку вокруг сарая были

раскиданы бревна, кирпичи, лежали кучи щепок, извести; известь от дождей растеклась во все стороны, как

лава от вулкана. На бревне возле распахнутой двери сарая сидел Харитонов в зеленых трусиках и выцветшей

голубой майке. Перед ним стояла его жена, Калерия Яковлевна, знаменитая, как пояснила Людмила Васильевна,

своим языком. В институте шутили: если вы хотите, чтобы то или иное было немедленно известно всему

городу, под строгим секретом расскажите об этом Калерии Яковлевне. Город будет оповещен в течение

двенадцати часов.

— Дура, — ровным голосом говорил Харитонов, — опять накупила гнилья! Над нами и так смеются. —

Он легко отломил истлевшую гнилушку от бревна, на котором сидел. — Чего ж ты делаешь-то? На что деньги

изводишь? Что я тебе, госбанк, что ли? Или сам их печатаю?

— Понимаете, Павел Петрович, — зашептала Людмила Васильевна, — это у них ежегодно. Покупают по

дешевке хлам, разные срубы, бревна, сумасшедшие деньги платят за перевозку, потом зовут строителей,

плотников, те говорят: дрова! Стройте сами. Видите, у них едва-едва полсруба сложено, а денег они уже

истратили, говорят, около тридцати тысяч. Он, бедняга, с ног сбился, зарабатывая их. Лекции читает, статьи

пишет, чуть ли не в кино перед сеансом выходит рассказывать про доменные печи и о том, как надо варить

чугун. Очень интересно!

— Не злословь, Людочка, — сказал Румянцев. — У каждого свой пунктик помешательства. У

Харитоновых — желание приобретать все по дешевке, желание выгадывать где только можно. На этом они и

прогорают.

Потом подошли к дачке с черепичной крышей.

— Здесь живет Белогрудов, — сказала Людмила Васильевна. — На лето загадка их таинственной жизни с

женой прекращается. Зимой — вы это, наверно, знаете — они живут врозь, на разных квартирах. Ну, а на лето

съезжаются сюда.

— Здравствуйте, здравствуйте! — раздался голос, и из-за кустов георгин, окружавших дом, поднялся сам

Белогрудов. — Прошу, заходите!

Гостить в этом доме не входило ни в планы Румянцевых, ни тем более в планы Павла Петровича, который

когда-то так резко обошелся с Белогрудовым за его панибратство. Но Белогрудов уже распахивал калитку, уже

тряс руки всем троим, говорил, что он очень рад тому, что его не забыли, что он угостит гостей чем-то

совершенно необыкновенным.

Ничего не оставалось делать, вошли в дом, в три тесные комнатки, сплошь уставленные полками с

книгами.

— На дачу возите столько книг? — удивился Павел Петрович и взял с полки первую приглянувшуюся

ему книгу старинного издания в кожаном переплете с золотым обрезом.

Белогрудов сделал такое движение, будто он хочет отобрать эту книгу у Павла Петровича. Но не отобрал.

Явно смущаясь, он заговорил:

— Нет, что вы, что вы, Павел Петрович! Библиотека моя в городе. Это просто так, чепуха. Лучше вы не

утруждайте себя, ничего интересного, клянусь вам.

Павел Петрович все-таки раскрыл книгу, которую держал в руках.

— Вот так штука! — рассмеялся он и прочитал вслух: — “Парижский повар, или Поваренная книга,