Молодость с нами

Петрович догадывался, новым своим поклонником. Варино время отнимали изотопы. А в эти дни, когда Варя с

Олей уехали в Новгород, стало совсем плохо. Пустой дом пугал и угнетал. На свете жили как бы два Павла

Петровича Колосова: один днем — живой, энергичный, деятельный, второй вечером — уходящий в

воспоминания, рассеянный и угнетенный.

Павел Петрович не спешил в эти дни домой. Он или сидел в институте — дело всегда находилось, — или

медленно шел пешком — чтобы подольше было. К вечеру третьего дня после отъезда Вари и Оли ему вдруг

позвонил Федор Иванович Макаров. Федор Иванович сказал, что он остался в городе один, потому что

Алевтина Иосифовна повезла сына в деревню к бабушке, а дочка уехала на студенческую практику в совхоз,

ведь Павел Петрович это знает: она учится в сельскохозяйственном институте, будет агрономом. Павел

Петрович сказал, что и он остался один, потому что Оля улетела с подругой в Новгород.

Решили провести вечер вместе и встретились в десятом часу на площади Павших борцов, где стоял

обелиск из черного мрамора и красного гранита. На обелиске были красивые стихи неизвестного поэта,

посвященные памяти тех, кто отдал жизнь за революцию, за советскую власть. Тут была могила и Артамона

Макарова, дяди Федора Ивановича, брата его отца, первого председателя ЧК в городе, которого выстрелом из-за

угла убили эсеры. Полковник Бородин рассказывает иногда историю о том, как он познакомился с дядей Федора

Ивановича.

Это было в двадцатом году, за несколько месяцев до смерти Артамона Васильевича. Бородину было тогда

двадцать два года, он был матросом и только что вернулся из похода на север против интервентов. Он был

опоясан пулеметным” лентами, на поясе справа и слева висело по гранате: справа — “бутылка”, слева —

“лимонка”; справа и слева за поясом торчало по нагану. Вид грозный. И в таком виде молодой Бородин явился в

только что оживавший городской театр. “Желаю, — заявил он, — представлять на сцене”. В театре испугались и

зачислили его в труппу. И какая бы пьеса ни шла, он требовал, чтобы его выпускали на сцену в натуральном его

матросском виде, с бомбами и наганами.

Когда в семье Бородиных узнали о похождениях сына, учитель биологии Сергей Григорьевич, отец

бравого матроса и маленькой в ту пору Елены Сергеевны, очень огорчился, долго беседовал с сыном. Не

помогло. Мать плакала, упрашивала перестать позорить родителей. Тоже не помогло. Молодой Бородин каждый

день отправлялся с утра в театр, ему там нравилось — нравилось, что все его боятся.

Вдруг однажды воинственного актера вызвали в ЧК. Он предстал перед бородачом со злыми черными

глазами. “Ты что дурака валяешь? — гаркнул на него бородач. — Чего ты там на артистов с артистками холоду

напускаешь. Залез козел в огород!” — “Ты на меня не ори! — гаркнул в ответ и молодой Бородин. — Разные

встречались. Которые орали на меня, уже на том свете в колокола звонят”. Председатель ЧК посверлил матроса

злыми своими глазами — тот стоял перед ним крепкий, что из камня. “Дай-ка документы, кто ты такой? —

сказал председатель ЧК уже другим тоном, полистал удостоверения и мандаты, заявил: — Нечего тебе на

артисток заглядываться, в этом огороде без тебя козлов хватает. Будешь при мне работать. Понял?”

Так полковник Бородин начал путь чекиста. Он рассказывал, что Артамон Васильевич очень уважал

людей, которые были способны орать на председателя ЧК. Смертным грехом Артамон Васильевич считал

подхалимство и трусость перед чинами и должностями. У него был такой случай. Из Москвы ему прислали

заместителя. И вот раз на заседании Артамон Васильевич держал речь, в пух и прах разнося одного из своих

подчиненных. Приезжий заместитель сидит да все головой кивает, так, мол, так, согласен, правильно. Артамон

Васильевич и взорвался: “Ты что, такой-рассякой, мотаешь тут башкой мне, чтоб я видел! Подхалим ты

паршивый! Да я же неправильно разношу его, парня этого, это печенка у меня заиграла, камни в ней. Пошел

вон, уезжай обратно, сейчас телеграмму пошлю, чтоб сняли тебя к чертовой матери!”

Павел Петрович и Федор Иванович постояли возле обелиска и, не сговариваясь, как-то само собой это

получилось, пошли на звуки духовой музыки в сад отдыха. Купили билеты в кассе и вступили в толкучку

гуляющих по саду. Тут было множество киосков, ларьков, буфетов, балаганчиков, в которых стреляли из

духовых ружей, пробовали силу, кидали “счастливые” кольца. Федор Иванович попробовал пальнуть из ружья

наудачу в быстро вращавшийся резиновый круг. Нежданно-негаданно он угодил в цифру семь, и ему выдали

флакон одеколона “Жигули”, на этикетке которого была изображена река, крутой лесистый берег и на фоне

берега по реке шел двухэтажный белый пароход. Потом Павел Петрович сказал, что когда-то, начитавшись

Майн-Рида и Густава Эмара, он увлекался метанием лассо. Не попробовать ли кинуть пару “счастливых” колец?