Молодость с нами

перезрелой, что сок у нее был вроде квасу, шипучий. На каждом шагу встречались грибы, из-под ног с грохотом

и треском вылетали огромные птицы.

— Какая природа! — сказала Оля. — Пожить бы тут хоть месяц. Все нервы пройдут.

— Не стыдно тебе про нервы! — ответил Костя. — Еще девчонка, а уже нервы. — Оля заметила, что он

изо всех сил старался изображать бывалого пограничника — выдержанного, непреклонного; он даже говорил:

мы, чекисты.

Вечером, по просьбе старшего лейтенанта Андрющенко, Оля рассказывала солдатам и сержантам о

новых открытиях в Новгороде, об истории Руси, о берестяных грамотах. На заставу редко кто заезжал со

стороны и редко кто рассказывал такие интересные истории. Олю готовы были слушать еще и еще, если бы

дежурный не подал команду: отбой. Надо было ложиться спать.

В комнату Кости внесли еще одну узкую железную кровать, положили на нее такой же, как и у него,

соломенный матрац, постелили довольно тонкое одеяльце.

— Холодно будет, — сказала Оля.

— Здесь, сестренка, народ закаленный. Здесь обстановка такая, чтобы не очень-то изнеживаться.

Они легли, как бывало в детстве, на постелях рядом и долго говорили в темноте. Мимо заставы

прогрохотал во мраке поезд, в Костиных окнах страшно задребезжали стекла.

— И ты это терпишь? — удивилась Оля.

— Привык, даже не слышу. Я скорее от шороха проснусь.

Среди ночи Оля, которой было очень холодно под тоненьким одеяльцем, почувствовала, как Костя

накрыл ее еще шубой из белого меха, которую она видела днем в углу на гвозде. Под шубой стало тепло, и Оля

крепко уснула.

Она проснулась от Костиных толчков.

— Оленька, вставай! — говорил Костя, стоя возле ее постели, уже одетый и умытый. От него пахло

улицей. — Ты хотела на границу, Оленька. Только что позвонили: есть разрешение. Вставай, Оленька, я тебе

покажу интересное. Будем поезд пропускать с участниками международного фестиваля, едут на ту сторону,

домой. Молодежь.

Оля потянулась. Наверно, еще было очень рано. В окна розово и студено входил осенний медленный

рассвет. Вылезать из-под шубы не хотелось, но разве можно было упустить такой случай, о котором говорит

Костя!

Костя оставил ей чью-то гимнастерку, чьи-то брюки, резиновые сапоги и вышел. Оля одевалась в

непривычные, непонятные одежды. Когда снова вошел Костя, перед ним был молодой, стройный маленький

солдатик. Костя застегнул ей шинель, помог затянуть пояс: “Так теплее будет, — утро очень холодное”.

Утро и в самом деле было холодное. На пожелтевшей мертвой траве лежала густая студеная роса,

похожая на иней, и даже появившееся над лесом солнце светило холодно, как луна.

На железную дорогу вышли недалеко от полосатых шлагбаумов. Там уже было несколько пограничных

офицеров и сержантов, одетых в комбинезоны.

На той стороне, за шлагбаумами, прохаживались два человека с автоматами на груди. Оля думала, что это

чужие пограничные солдаты. Но Костя сказал, что это не солдаты, а жандармы. Слово было из далекого

прошлого, давным-давно забытое. Оле было трудно поверить и осознать, что она видит живых жандармов, о

которых только читала в книгах.

Костя и Оля стояли на песчаном откосе, когда медленно подошел и остановился перед шлагбаумом поезд

из восьми цельнометаллических новых вагонов. В каждом окне были букеты цветов, из каждого окна

выглядывали девушки и юноши, на ломаном русском языке они кричали пограничникам: “До свидания, дорогие

друзья, до свидания!” — махали платками, руками. Костя тоже помахал рукой. Глядя на него, помахала и Оля. В

одном из вагонов на незнакомом языке пели “Гимн демократической молодежи”.

— Некоторые из них приезжали к нам на Ладу, — сказала Оля, указывая на высунувшихся из окон

молодых иностранцев. — Им показывали наш город. Они, кажется, гостили в Советском Союзе целый месяц.

Косте и Оле было приятно, что молодежь в вагонах поет, радуется, разговаривает. Значит, эти молодые

люди увидели много хорошего, много такого, от чего подымается настроение и хочется смеяться и петь. Оле и

Косте было приятно, что их родная страна так принимала и так провожала гостей — в таких чудесных вагонах,

с таким количеством цветов.

Паровоз дал короткий гудок, поезд пополз к шлагбаумам. В окнах вагонов еще яростнее замелькали

платки, руки, еще громче зазвучало: “До свидания, русские друзья! Желаем счастья! Всего хорошего!”

Пограничники тоже махали руками. Костя сказал:

— Нам счастья желают! У самих бы все обошлось благополучно, и то ладно.

Оля не сразу поняла, что он имел в виду, говоря это Она поняла лишь тогда, когда поезд ушел за

шлагбаумы и остановился метрах в двухстах за границей у низкого перрона пограничной станции той стороны

и когда Костя помог ей подняться на дозорную вышку и дал в руки большой бинокль: на, мол, смотри и

запоминай.

На перроне, возле которого остановился поезд, не было никого, кроме двух десятков жандармов. Оля уже