Молодость века

«30 ноября 1919 года

…Главное командование ожидает, что командование фронта сделает все, что только в его силах, для улучшения плохого состояния продовольствования, констатированного административными инспекторами. Робость здесь не к месту. Солдат должен быть сыт за всякую цену. Главное командование возьмет под свое покровительство каждого, кто в хороших намерениях и в границах необходимости даже отступит от предписаний, чтобы только дать солдату то, что ему хочется».

И все-таки мы долго не могли привыкнуть к возмутительному поведению солдат в панской Польше. Перед тем как отправиться на подпольную работу, я в течение почти целого года выезжал на различные участки нашего фронта на Украине. Считалось совершенно естественным, что коммунисты идут в атаку впереди всех, что красноармейцы ни при каких условиях, даже если они голодны и плохо одеты, не могут ничего брать у населения. Случаи воровства и пьянства рассматривались как величайшее преступление перед революцией. Виновных предавали суду военного трибунала и расстреливали. Незадолго до того в Москве проходила партийная неделя по вовлечению рабочих и красноармейцев в партию, и в «Правде» печатался следующий призыв: «Коммунисты — правящая партия, которая пилит дрова, сражается на фронтах, грузит вагоны и расстреливает своих собственных членов, если они оказываются негодными. Идите, товарищи, в эту партию!..»

И вот теперь, арестованные, мы глядели на все происходившее вокруг нас и ежеминутно чувствовали, насколько наш советский строй выше, сильнее, честнее, благороднее того строя, который создавала на оккупированных ею землях панская Польша. Это поднимало в нас чувство собственного достоинства, сознание нашего превосходства при столкновениях с представителями польской помещичье-буржуазной администрации.

На другой день начальник контрразведки вызвал нас на допрос — каждого в отдельности. Блонский и я — мы поняли друг друга с первого слова. Он начал с того, что в демократической республике все убеждения законны. Он, Блонский, например, социалист. И тут подполковник галантным жестом продемонстрировал свой пэпээсовский билет. Почему же ему не уважать большевиков, коль скоро они такие же социалисты? Достаточно ему убедиться, что мы идейные большевики, как он нас немедленно выпустит на свободу. Зачем же скрывать и обманывать? Надо говорить прямей, откровенней…

То же самое Блонский болтал одному нашему товарищу по фамилии Ширяев, сидевшему в соседней камере. Когда тот, по наивности, заявил, что он действительно большевик, от удара кулаком в переносицу искры замелькали у него в глазах. Стекло от разбитого пенсне попало в глазную орбиту, и он навсегда лишился правого глаза. Его били несколько дней, прижигали пятки железом, колотили через мокрое полотенце резиновыми палками, чтобы не было следов на теле. И спасся он от смерти только потому, что в числе дежурных часовых нашелся коммунист, который помог ему бежать.

На допросах у Блонского Ордынский и я отвечали в один голос, что старания его совершенно напрасны. Если он может доказать нашу виновность, пусть действует по закону, если нет, мы требуем освободить нас.

Вдруг допросы прекратились. Одиннадцать дней нас не беспокоили, а на двенадцатый день отвезли в Минскую каторжную тюрьму.

МИНСКАЯ ТЮРЬМА

Эта старая, мрачная, стоявшая на окраине города тюрьма уже давно подлежала уничтожению. Тяжелая и скрипучая калитка в воротах впустила нас, чтобы выпустить только через пять месяцев для отправления в другой, еще более мрачный, застенок. Под сводами полутемной комнаты писец тюремной канцелярии с лицом, будто снятым со стертой монеты, с телом, будто приросшим за многие десятилетия к стоявшему здесь инвентарю, записывал в книгу ответы на длинный перечень вопросов. Он делал это тридцать лет. Когда-то здесь сидел Пилсудский, направлявшийся отсюда в Питерский централ. Теперь его чиновники сажали сюда других. При большевиках сидели тут царские сановники и генералы; теперь — большевики.

Двери тюрьмы одинаково гостеприимно открывались для всех, и рука старого писаря одинаково охотно записывала всех арестованных в одну и ту же книгу.

Нас вновь обыскали, кажется, в четвертый или пятый раз с момента ареста: тюрьма покоится на традициях, и если бы сюда попал новорожденный, только что вышедший из чрева матери, то и его обыскали бы согласно правилам.