Молодые годы короля Генриха IV

– Какие вести вы сообщили через ваших дипломатов в Англию? – спросил король. И тут Генриху пришлось отвести глаза. Правда, Морней писал, что все добрые французы взирают на короля Наваррского с надеждой, ибо при теперешнем правительстве им живется плохо и от герцога Анжуйского они не ждали ничего путного: он уже себя показал. И вот он умер, а он был последним братом несчастного короля.

– Прошу прощения у вашего величества, – сказал Генрих и еще раз хотел было преклонить колено. Но, так как никто его не удержал, он выпрямился сам. А король же решил, что, достигнув кое-каких успехов, можно сохранять и некоторую строгость.

– Неужели вы хотите и впредь быть причиной всех бедствий в стране и толкать королевство на путь гибели? – спросил он.

– Тут, где повелеваю я, еще ничего не погублено, – отозвался Генрих. Тогда король вернулся к главному вопросу:

– Вы же знаете, каковы мои условия и в чем состоит ваш долг. Разве вы не боитесь моего гнева?

Да, переход в католичество, только это. Генрих сразу понял, чего хочет король. Пусть все идет в королевстве как попало, лишь бы наследник престола сделался католиком.

– Сир, – твердо заявил Генрих. – Это говорите не вы. Вы мудрее ваших слов.

– Вы просто невыносимы, – раздраженно отвечал король, – то садитесь на край стола, то убегаете в конец комнаты, то книгу хватаете с полки. Я ненавижу движение, оно разрушает строгость линий.

Генрих ответил стихом из Горация:

– «Да не будет у него иного крова, кроме неба, и пусть всю жизнь не ведает покоя!..» – При этом Генрих взглянул на господина Монтеня, и тот склонился перед обоими королями, уже не делая между ними различия. Затем снова стал у двери, точно страж.

А король Франции начал сызнова:

– И ради этой, столь мало приятной жизни вы упорствуете?

– Разве вы в вашем замке Лувр счастливее? – отпарировал Генрих. – Сир! – сказал он многозначительно. – Я хочу только произнести вслух то, что вам уже должно быть известно: хоть мне и нанесены многие незаслуженные обиды, я к вам не чувствую ненависти, ибо вы были как воск в руках других. И ненавижу я этих других, а вы – мой государь и повелитель. На вашем престоле сидели искони лишь законные наследники, им не владел ни один самозванец. Так было в течение семи с половиной веков, начиная с Карла Великого!

Эту длинную речь Генрих произнес намеренно, чтобы дать королю время собраться с силами для заявления, ради которого тот сюда и прикатил. Ведь король решил назло Гизам назначить наследником своего кузена Генриха. «А что ему еще остается после смерти брата и зловещих событий во время похорон, о которых мне сообщил конник? Кто бы я ни был – католик или турок, – ты, Валуа, должен назначить меня». Так думал Генрих, в то же время не спуская глаз с лица короля: оно непрерывно меняется, – вот его напускная неподвижность перешла в судорожное подергивание, и неудержимо близится взрыв. Последним толчком явилось почему-то упоминание о Карле Великом. Король, который только что был сер лицом, внезапно побагровел и стал похож на Карла Девятого, когда тот еще был тучен и говорил зычным голосом. Он вскочил с кресла и, стоя перед Генрихом, тщетно силился заговорить. Наконец он овладел своим голосом.

– Негодяи! – И проговорил более внятно: – Негодяй Гиз! Теперь он уверяет, будто тоже ведет свой род от Карла Великого! Этого еще не хватало. Какая наглость! Он пишет об этом и распространяет этот бред в моем народе! Он-де единственный законный потомок Карла, а все Капетинги, сидевшие на французском престоле, – незаконные потомки. Этого нельзя вынести, Наварра! Какой-то обманщик, чужеземец, и притом ничтожного рода в сравнении с нашим, осмеливается называть нас бастардами, а себя самого – истинным наследником французской короны.

– Видите, до чего дошло, а все потому, что вы слишком долго терпели, – вставил Генрих тоном человека, призывающего другого к благоразумию. Но король был вне себя. Захлебываясь от ярости и запинаясь, пытался он что-то сказать.

– Я ускользнул от его лап… мчался во весь опор… Но я там оставил своих маршалов, Жуайеза и Эпернона…

«Хороши маршалы в двадцать пять лет, да и каким способом они стали ими?» – подумал Генрих.

– Они поступят так, как сочтут нужным, чтобы избавить меня от Гиза… Когда я вернусь, возможно, его уже не будет на свете.