Молодые львы

Христиан смотрел, как Гарденбург при тусклом свете луны изо всех сил старается завести машину. Вдруг он почувствовал, что кто-то стоит рядом, и понял, что за ними наблюдают. Всмотревшись, он узнал Кнулена, того самого, что плакал в машине. Кнулен бросил копать и пошел за лейтенантом вверх по склону. Он ничего не говорил, просто стоял и безучастно наблюдал, как Гарденбург снова и снова ударял по педали.

Гарденбург тоже заметил его. Он медленно и глубоко вздохнул, перекинул обратно ногу и встал около мотоцикла.

— Кнулен, марш на свое место! — приказал он.

— Слушаюсь, — ответил тот, но не пошевелился.

Тогда Гарденбург подошел к нему и сильно ударил его кулаком по носу. У Кнулена брызнула из носа кровь, он засопел, но не двинулся с места, руки его как плети висели по бокам, как будто они ему были больше не нужны. Винтовку и лопату он оставил внизу, в окопе. Гарденбург отошел назад и с любопытством и без всякой злобы посмотрел на Кнулена, словно тот представлял собой несложную техническую задачу, которую надо будет решить в свое время. Затем он снова подошел к солдату и дважды очень сильно ударил его. Кнулен медленно опустился на колени. Стоя на коленях, он беспомощно смотрел на Гарденбурга.

— Встать! — скомандовал Гарденбург.

Кнулен медленно поднялся, продолжая молчать, руки его по-прежнему безвольно висели по бокам.

Христиан с недоумением посмотрел на него. «Почему ты не остался лежать? — подумал он, ненавидя этого мешковатого, некрасивого парня, стоящего здесь, на гребне залитого лунным светом холма, молчаливым, страстным упреком. — Почему ты не умираешь?»

— А теперь, — приказал Гарденбург, — пошел вниз.

Но Кнулен продолжал стоять, как будто слова больше не доходили до его сознания. Он только иногда всасывал стекавшую в рот кровь, и эти звуки как-то не вязались с его согнутой, молчаливой фигурой. Все это было похоже на одну из современных картин, которые Христиан видел в Париже: на пустынном холме под заходящей луной три изможденные, молчаливые, темные фигуры; небо и земля, неприветливые и темные, а вокруг почти такое же таинственное неземное сияние.

— Хорошо, — сказал Гарденбург, — идем со мной.

Он взял мотоцикл за руль и покатил его по обратному скату холма вниз, в противоположную сторону от копавших. Взглянув в последний раз на тридцать шесть фигур, ритмично и вяло копавшихся в песке пустыни, Христиан стал спускаться по тропинке вслед за Гарденбургом и Кнуленом.

Кнулен шел за мотоциклом, еле волоча ноги. Они прошли в полном молчании метров пятьдесят. Потом Гарденбург остановился. — Подержи-ка, — сказал он Христиану.

Христиан взялся за руль и прислонил мотоцикл к ноге. Кнулен остановился и безропотно уставился на лейтенанта. Гарденбург откашлялся, словно собирался произнести речь, затем подошел к Кнулену, многозначительно посмотрел на него и дважды жестоко и быстро ударил его между глаз. Кнулен отшатнулся назад и беззвучно опустился на песок, с тупым упорством не спуская глаз с лейтенанта. Гарденбург задумчиво посмотрел на него, потом вынул пистолет и взвел курок. Кнулен даже не пошевелился, и ничто не изменилось в его темном, окровавленном лице, освещенном скупым светом луны.

Гарденбург выстрелил. Опираясь на руки, Кнулен пытался подняться.

— Мой дорогой лейтенант, — сказал он спокойным и ясным голосом и повалился в песок вниз лицом.

Гарденбург убрал пистолет.

— Все в порядке, — сказал он.

Затем, подойдя к мотоциклу, он одним махом сел в седло, нажал на педаль, и мотор на этот раз заработал.

— Садись! — приказал он Христиану.

Христиан осторожно закинул ногу и сел на заднее сиденье. Мотоцикл задрожал и запрыгал.

— Держись крепче, — сказал Гарденбург, — обхвати меня руками.

Христиан плотно обхватил лейтенанта вокруг талии. «Чудно, — думал он, — в такое время обнимать офицера, словно девушка, выехавшая с мотоклубом на воскресную прогулку в лес». Тесно прижавшись к Гарденбургу, Христиан чувствовал ужасный запах, исходивший от его тела, и боялся, что его вырвет.

Гарденбург включил скорость, дал газ, машина затарахтела и с ревом понеслась вперед. Христиану хотелось сказать: «Пожалуйста, не шумите». В таких случаях надо действовать тихо, нехорошо так открыто показывать остающимся здесь людям, что их бросают одних на смерть и что в то время, как другие все еще будут жить, их кости будут гнить на этом холме, потому что отсюда невозможно спастись.

«Теперь их тридцать шесть, — подумал Христиан, вспоминая старательно вырытые маленькие окопчики, стоящие на пути англичан, на пути танков и бронемашин. — Три дюжины солдат, — думал он, крепко держась за лейтенанта на подпрыгивающей машине и стараясь отвлечь себя разными посторонними мыслями, чтобы не начался приступ малярии или озноба, — три дюжины солдат…»