Молох. Укус кобры

Только в этот раз он не играл. Он к прыжку готовился. Наверное, давно уже за нами следил. Я не успела даже вдохнуть, как он, невероятно огромных размеров волк, бросился на Молоха, а когда почти настиг свою цель, резко поменял траекторию и набросился на Еську с удерживающим её подонком. На снег их повалил, а я вскрик дочери услышала и к ней бросилась. На ходу из руки пистолет выпал, но я даже не заметила. А Еська ко мне поползла на четвереньках. Зверь же вгрызся ублюдку в глотку, и я увидела ужас в его глазах. Он не мог орать, лишь хрипел и пытался выбраться из-под волка. Но подоспевшая стая закончила всё быстро.

А я к Есении не успевала. Слишком далеко было. Увидела лишь краем глаза, как Молох к Ивану ринулся. Чей-то крик услышала. Мужской, протяжный. Кажется, орал Сенин. Пашка. Я Еську схватила, к себе прижала. А встать не могу и её поднять не в силах.

— Мам! Мам! Мама! — только и выкрикивает мне в лицо. За руки меня хватает, плачет. — Мам!

— Я здесь, малыш, соберись. Давай, вставай, доченька, — а потом на Молоха взгляд бросаю и на Ивана, лежащего на снегу в неестественной позе. Потому что шея у него свёрнута. А сбоку поднимается Сенин-старший. Ствол мой хватает и в нас с Еськой целится.

Я только успеваю подумать: как этот ублюдок развязался? А Молох, увидев его, к нам бежит. Рядом с нами на колени падает, в себя с силой вжимает, прячет за грудью своей, в которой уже пулевое навылет и кровь льётся. Я смотрю на рану, а потом на него. Головой мотаю.

Неет… Не может быть. Нет.

— Тачка за сугробом, помнишь где? — шепчет Молох, прижимаясь к моему лбу своим.

Отчаянно киваю, потому что ни слова не могу произнести. Лишь вою про себя, понимая, что это всё… Молоха сильно ранили, и мы оба знаем, что он уже отсюда не уйдёт.

Боль грудную клетку мне ломает, кажется, даже хруст слышу. Знаю, что не могу сейчас расклеиться. У меня всего несколько мгновений, пока Сенин ноги освободит и к нам подойдёт, чтобы всё закончить. А встать не могу. В глаза ему заглядываю, а они гаснут… Я вижу, как теряют свой блеск.

— Держи, — в руку мои ключи вкладывает, а потом за лицо хватает. — Увози её. Я задержу, — хрипит, а в уголке рта кровь появляется. Я содрогаюсь от рыданий, а Еся голову поднимает, на него смотрит. — Спасибо за дочь, — целует меня в губы медленно, заторможенно, а потом на Еську взгляд бросает и с силой отталкивает нас от себя. — Пошли! Быстро! — из груди его хрип страшный вырывается.

— Я тебя люблю, Молохов! Слышишь?! — кричу сквозь слёзы, а он улыбается окровавленными губами. Такими родными…

— Я знаю. Уходите! — а затем поднимается и, пошатываясь, к Сенину поворачивается. Я вижу, как льётся из него кровь, а вместе с ней и из меня жизнь уходит.

— Мама! — дочь за руку хватает, и я, сморгнув слёзы, разворачиваюсь, утаскиваю её за собой.

Бежим. Продираемся сквозь кустарник, слышим выстрел и волчий рык. Вздрагиваем обе, но не останавливаемся. Когда добегаем до машины, всё затихает. Кажется, будто я оглохла, потому что не слышу ни звука. Только дыхание наше сбивчивое и голос Еси.

— Мама, мамочка… — шепчет, дёргает меня за руку. — Мама!

Я поворачиваюсь к ней и понимаю, что на какое-то время отключилась. Не потеряла сознание, но была к этому близка.

— Едем, залезай, — открываю водительскую дверь, пропускаю дочь и сама следом в машину залезаю. Немного шлифую, но выезжаю. И, вдавив педаль газа до упора, вылетаю на трассу. Нас слегка заносит, дочь вскрикивает, закрывает лицо руками. А я теряюсь, потому что вижу в зеркале заднего вида, как за нами на дорогу выбегает Сенин. Целится, стреляет, но в этот момент машину снова заносит на свежевыпавшем снегу, и мы уходим от пули. Вижу, как швыряет пистолет на дорогу, в ярости пинает снег.

Вскоре Сенин становится маленькой чёрной точкой, и начинает идти снег. Большими, крупными хлопьями падает на лобовое, и тут же их сбрасывают дворники. А я реву. В голос, громко. Плачет и Еся. Прижавшись к моему боку, всхлипывает и дрожит.

Молох… Как же так? Как же ты мог нас бросить после всего? Как мне теперь жить без тебя? Зная, что не вернёшься больше…

«Спасибо за дочь», — звучит в голове его голос, и я, резко затормозив, падаю на руль. Ору, бьюсь в истерике. Не знаю, сколько это длится. Час, а может, два. Поднимаю голову, лишь когда теплая ручка дочери ложится на мою голову.

— Мама? А почему нас волки спасали?

Я смотрю вперёд на густую метель долго, задумчиво. Кажется, что слёзы глаза мне выели. Так больно. Так адски больно.

— Как-нибудь я тебе расскажу…

— А он?.. Погиб? — ударом острого клинка под рёбра её вопрос.

— Не «он». Твой папа. Называй его папой, — трогаюсь с места и прибавляю скорости.

* * *

Всё возвращается. И хорошее, и плохое. Иногда даже самые дерьмовые люди делают что-то хорошее. И оно возвращается для них вторым шансом.

Молох сидел на снегу, тяжело дыша. Смотрел в одну точку, на красную лужу под собой, стремительно растекающуюся по белому снегу. И улыбался.