Молох. Укус кобры

На полу сижу со спущенными штанами, на него смотрю. И чувствую себя последним дерьмом. Вижу ведь, как мерзко ему. Будто, и правда, в отходах извалялся и теперь кривится, морщится от презрения. А отказать себе не смог.

Горько усмехаюсь. Не одну меня, значит, все эти годы корёжило. Не забылось, значит. Ни у него, ни у меня. Как были помешанными, друг на друге повёрнутыми, так и остались.

Я ведь с мужем так и не смогла нормальной интимной жизнью жить. Скованная с ним была, будто по рукам и ногам связанная. И не чувствовала ничего из того, что с Молохом чувствую. Думала, не умею так больше. Атрофировалось это чувство чистейшей похоти и бешеного желания. А нет. Просто мне ОН нужен был.

Со вздохом поднимаюсь, надеваю джинсы. И, привалившись к стене, долго смотрю на него. Как в кресло падает, глаза закрывает и думает о чём-то. Хорошо бы о дочери. С нами-то и так всё ясно. Нам уже не излечиться.

— Я просто понять не могу. Почему? Почему ты не выбрала для нас обоих то, что должна была выбрать? Это из-за неё? Из-за дочери? Ты меня предала, потому что они ею тебя запугали? — и на меня смотрит. С какой-то только ему одному понятной надеждой.

— Нет. Я предала, потому что они тебя убить обещали. А о дочери я узнала уже после суда.

Кривит губы всё в той же усмешке презрительной.

— А под других мужиков лечь они тоже тебя угрозами заставили?

— Серьёзно, Молохов? — усмехаюсь горько. — Мы в таком дерьме, наша дочь в руках этих ублюдков, а ты злишься, потому что оказался не единственным мужиком, побывавшим во мне? — я хочу добавить ещё пару слов по поводу его моральных устоев, но не успеваю, потому что Молох срывается с места, хватает меня за волосы и опрокидывает на кровать. Сам же, возвышаясь сверху, сжимает свои пудовые кулачищи.

— Представь себе, сука. Когда я сказал тебе тогда, что ты моя и других не будет, я не шутил. Или ты забыла, как я тебе давал шанс уйти? Мм? Я тебя заставлял со мной быть?! Может, принуждал? Насиловал? Избивал? Как ты на суде сказала!

Сжимаюсь в комок, когда он сверху нависает, уперевшись руками в постель по обе стороны от моей головы, лицо моё рассматривает и склоняется так низко, что чувствую его дыхание на своих губах.

— Всегда и везде. Что бы ни случилось. Ты должна была идти за мной. Потому что ты моя женщина. Даже когда весь мир против меня, ты должна быть рядом. Ты должна была сдохнуть за меня, потому что я, не раздумывая, сдох бы за тебя. И если из-за тебя, из-за того, что ты молчала, как гребаная идиотка, с моим ребёнком что-то случится, я тебя уничтожу. И на этот раз не пожалею, будь уверена. ЕЁ я тебе не прощу, как простил себя.

Отталкивается, отпружинивает. К окну идёт, осторожно занавеску в сторону отводит. Свет фар прогоняет из моей головы одну единственную мысль: простил… Он меня простил.

— Начинается, — достаёт ствол, проверяет магазин.

Я вскакиваю следом, а Молох, повернувшись ко мне, проходится напряжённым взглядом по комнате.

— Это тебе. У меня ещё один есть, — пистолет мне в руки вкладывает. — Здесь притихни пока. Постарайся не высовываться. Если кто-то зайдёт, стреляй без раздумий. Прямо в голову. Поняла?

— А ты? А Еся? — спрашиваю дрожащим голосом. Вот от этого я Еську защитить хотела. Не смогла… Снова не смогла постоять за родного человечка. Снова предала, получается.

— Как ты понимаешь, я не был к этому готов. С вечера у меня, знаешь ли, были другие планы. Так что придётся импровизировать.

ГЛАВА 49

ГЛАВА 49

Вышел на улицу, прищурился от яркого света фар. Тачка одна. Значит, народу немного там. Один справится, если что.

Если, блядь, что… Там же мелкая. Девочка там его. Бляяя… Как же так, Молох? Ты как до этого дожил вообще, ублюдок ебучий? У тебя десять лет как ребёнок есть, а ты всё с местью своей наперевес бегаешь.

Внедорожник остановился, оттуда Иван вывалился. С бутылкой какого-то пойла в руке. Идёт, покачивается. Сука, херово. Бухой противник равно непредсказуемый противник.

А следом за ним ещё какой-то урод вылезает. И мелкую за капюшон вытаскивает. Она сопротивляется, за дверь машины хватается, что-то лопочет — Молоху не расслышать. Только силуэты их видит в свете фар.

— Привет, братишка! — отсалютовал бутылкой Иван, а Пашка, сидящий на снегу у ног Молоха, хмыкнул. — Елисей! И тебе не хворать! Как дела? Рад неожиданному отцовству? А я вот дочку тебе привёз, познакомить с папочкой-киллером!

Мелкую тот уебан ближе подводит, толкая в плечи. А Молох взгляд на неё бросил, и время остановилось. Она взирает на него огромными, карими глазищами, что-то шепчет себе под нос. А он в глаза эти смотрит, и глотку жжёт, будто кислотой серной. Его глаза. И нос его. И цвет волос. Брови, скулы. Всё. Всё в этой девочке его. Будто себя малого увидел.

Сонька… Что же ты наделала, дура? Лучше бы, и правда, грохнуть его позволила. Лучше бы сама грохнула.