Молох. Укус кобры

— Догадываюсь, — прошептала, стараясь не делать резких движений. Потому что он-то вроде и трезв, да только алкоголь, гуляющий в крови, более ласковым убийцу не делает.

— А теперь догадайся, что я сделаю с теми, кого считал близкими. К примеру, с тобой?

— И что же? — поднимаю на него бунтующий взгляд. Тот самый, который он терпеть не может. — Ну что? Убьёшь? Если бы хотел, уже убил бы. Так что ты можешь мне сделать, чего не сделали твои дружки? Да, я тебя предала. Я сделала это осознанно. Но ты не знаешь, что мне пришлось тогда пережить. Ты не знаешь, в каком аду я жила. Так что давай. Либо убей, либо…

— Либо что? Что мне с тобой сделать? Давай, расскажи мне. А то я, блядь, десять лет думаю и всё никак решить не могу, — Молох склоняет голову, рассматривая меня исподлобья, кривится от презрения, но я замечаю также и похоть, которая появляется в его глазах и тут же гаснет, поверженная ненавистью. — Ты не представляешь, как много всего я хочу с тобой сделать. К примеру, закрыть тебя в этом доме лет на десять. Как тебе такой вариант?

Меня обдаёт жаром, а внутри, наоборот, всё стынет ото льда и холода в его голосе.

— Если тебе станет от этого легче… — начинаю осторожно, но он вынуждает замолчать, ударяя кулаком в стену рядом с моей головой. А после снова приставляет лезвие к горлу и дёргает пуговицу моих джинсов.

— Хватит, сучка ты гребаная, хватит корчить из себя невинность. Ты, тварь, бабло за меня взяла, — рывками штаны мои расстёгивает, спускает их одной рукой, продолжая удерживать с помощью ножа. А я и не пытаюсь сопротивляться. Абсолютно нет желания. Я так устала за эти годы. Зверски, невыносимо устала. И нет во мне больше сил. Ни бороться, ни воевать. Ничего внутри не осталось. Только по дочери сердце болит.

— Делай со мной, что хочешь. А Еську спаси. Она же дочь твоя, — содрогаюсь от накатившего озноба, а Молох, сжав челюсти, разворачивает меня лицом к стене и заставляет встать раком. Врывается в меня быстро, озверело, едва не рвёт своим членом и сам же от боли шипит. Но не отпускает, лишь глубже толкается, будто наказывая нас обоих. Где-то на задворках вмиг помутневшего сознания слышу звук упавшего на пол ножа. И, уперевшись в стену руками, стону от сладкой боли.

Оказывается, я не забыла, как оно. Тело тут же откликнулось, и в промежности стало мокро. Не влажно, нет. Именно мокро. То, чего не происходило со мной уже так давно.

* * *

Да, ему нравилось видеть её такой. Убитой, уничтоженной. Нравилось заполнять этой ненавистью ту пустоту, что она оставила после себя. Как выжженный пустырь, чёрный и абсолютно непригодный к жизни. Так уже десять лет выглядела его душа. Однажды ей помогла возродиться одна мелкая, приставучая девчонка. А потом эта же девчонка её и растоптала. Цинично и так подло, как он мог ожидать только от злейших врагов. Прошлась своими босыми ногами по его нутру, разбередила там всё, надежду подарила. И убила её с особой жестокостью.

Ненавидел ли он эту девчонку сейчас? Да. Зверски. Так сильно, что хотел заставить её ночевать в холодной гостиной, примотанную к стулу, как Сенин. Но всё ещё ревновал эту блядину. Как чокнутый ревновал. До красной пелены перед глазами и бешеного стука под рёбрами.

И хотел эту паскуду так же сильно, как раньше. До зубовного скрежета, до помутнения. До красных бликов перед глазами.

А когда не выдержал и нагнул её у стены, едва рассудка не лишился. Она всё такая же осталась. Как раньше была. Тугая до пиздеца и отзывчивая до невозможности. И там всё нежное такое, как у той девочки, блядь, у которой он первым был. Которой отлизывал, как голодный, дорвавшийся зверь. Впервые в своей жизни. И она была единственной, с кем было так… Так, сука, сладко, что скулы свело и всего перекосило, когда снова в ней оказался.

И десять лет, о которых он постоянно думал, чтобы тлела внутри ярость и злоба, исчезли. Испарились нахер, будто и не было их. Нет больше гнева.

И ошалевший, оттого что, наконец, получил то, о чём десятилетие только мечтать мог, забылся вообще. Только похоть осталась. Дикая и маниакальная. Бешеная, больная.

Очнулся, лишь когда она кончила, зажимая внутри мышцами его член, и застонал, ловя такой запредельный кайф, какой только с ней мог испытывать. Сонька назад подалась, насаживаясь на него сама, полностью в себя вбирая.

Выдохнул шумно, рвано. Как же охеренно там. Как тесно. Будто и не было здесь других мужиков. Кончил в неё, а потом вспомнил про муженька того её паршивого. И про щегла, который на суде её под ручку водил. И хрен знает, сколько их ещё было. И снова по венам огонь потёк, будто яду туда впрыснули. Кислоты какой-нибудь.

Оттолкнул её, штаны застегнул. И чувство пустоты опять заполнило изнутри. Думал, не сможет её трахать больше. Побрезгует после других. Отвратит его от неё, как от грязи. Но нет. Всё по-прежнему осталось. И за это тоже себя ненавидел. За слабость перед предавшей бабой, всю жизнь его перевернувшей. Сколько так ещё будет? Сможет он вообще от неё избавиться? И хочет ли?

* * *