Молоко и свинец

Тело Мерлина лежало на другом конце кухни. Когда Артур толкнул его, то на мгновение потерял контроль, вложив в этот жест всю злость и гнев, что спали в его душе долгие столетия. Мерлин упал словно кукла, у которой обрезали нити, и заветные шесть минут утекли словно вода.

— Я беременна. — вдруг сказала Груня.

Истеричный смех Кати подхватил ветер и унес в открытое окно.

Послесловие

Морозным зимним утром город Котлов был взят в плен белыми афишами с одним единственным словом «Маяковский». Приезда знаменитого поэта ждали словно второго пришествия, и библиотекари устали повторять, что все книги товарища Маяковского уже на руках, и нужно встать в очередь, чтобы получить свой экземпляр. Не сказать, чтобы это останавливало желающих приобщиться к миру поэзии, даже наоборот, получая отказ, их интерес к поэту, о, котором они узнали буквально на днях, лишь возрастал.

Время летело как поезд на Анну Каренину. За три дня до приезда товарища Маяковского на деревянном боку Котловского городского театра появилась афиша со следующим содержанием:

«Котловский городской театр. 2 февраля 1928 года. Публичное выступление поэта современности Владимира Владимировича Маяковского. 1-е отделение. Поэт прочтет лекцию-доклад на темы: современная поэзия; как я работаю над стихом; мое отношение к Пушкину, Есенину; мои впечатления о загранице и т. д. 2-е отделение. Поэт прочтет свои произведения и ответит на вопросы слушателей».

До смерти поэта оставалось два года. Глядя из безвременья на этот простой факт; на скопившихся в амфитеатре шумных студентов и зевающих красноармейцев, чинных нэпманов, притулившихся в партере, и цвет котловской интеллигенции, мерцающей стеклами пенсне, случайный зритель мог бы подумать, что все было предрешено уже тогда. Душа русская, словно отравленная печоринским фатализмом, склонна видеть проявление судьбы и в брошенном студентом яйце, расквасившимся в метре от поэта, и в гневе последнего, что принялся отчитывать со сцены хулигана, попытавшегося столь глупо сорвать выступление. Радость толпы была всеобъемлющей, ведь вместе поэта они увидели такого же человека, смешного в гневе, а, значит, им и самим со спокойной совестью можно и дальше оставаться глупыми и смешными. Выводимый из театра хулиган испытывал странное удовлетворение, ведь Есенин был отомщен, а цена мести смехотворна: одно тухлое яйцо, украдкой утащенное с кухни. Идол упал с парохода современности: показал, что он всего лишь человек, а люди смертны и смешны.

После выступления три молодых литератора в нерешительности замерли у гримерки. Дверь была приоткрыта, и косой луч света лизнул одного из них по лицу, заставив последнего оробеть еще больше.

— Владимир Владимирович, к вам можно? — робко спросил облизанный солнцем, просунув голову в приоткрытую дверь,

— Нет, нельзя. — последовал решительный ответ и мгновением позже уже более мягким голосом. — Ну, коль уж пришли, так вползайте.

Поэт выглядел уставшим, но просьбу коллег выслушал с интересом. Он сидел, подперев рукой лицо и вытянув ногу. На брючине красовалась желтая клякса злополучного желтка. Просьбу свою посетители изложили деликатно, заранее предупредив, что отказ поэта их ничуть не обидит, ведь они знают, насколько он занятой человек. Если бы кто-нибудь из троицы рискнул оторвать взор от собственных ботинок, то они увидели бы, что поэт улыбался.

— Хорошо, выступлю. — наконец сказал он. — Завтра вечером вас устроит?

Просители переглянулись и, сияя как начищенные пятаки, покинули свое божество.

Морозный воздух, холодными иглами щекотал внутренности, пока поэт неспешно шел по вечерней набережной, думая о том, сколько писателей, художников музыкантов и поэтов сейчас вели битву со смертью, пытаясь обессмертить свой разум, мысли и чувства, сохранить хотя бы несколько жалких крупиц себя для вечности. Побеждал ли кто-нибудь в этом битве хоть раз? Победит ли он?

На мосту стоял человек, недвижимо и непоколебимо, так что поначалу поэт подумал было, что это фонарный столб. Незнакомец стоял, облокотившись на перила, и на черном его пальто словно погоны выросли два маленьких сугроба.

— Замерзнете. — сказал поэт.

— Боюсь, мне это не грозит. — ответил незнакомец.

— Закурить не найдется?

— Я не курю.

Маяковский подошел и встал рядом. Что сказать, он не знал, и потому посмотрел туда же, куда смотрел прохожий. Черная толща льда чуть светилась, жадно ловя огни с набережной.

— Темно здесь как-то, немного солнца бы не помешало. — сказал поэт.

— Солнце вернется. — вдруг сказал незнакомец.

— Простите?