Молоко львицы, или Я, Борис Шубаев

Зумруд очень не нравился этот взгляд – он казался ей признаком какой-то душевной болезни. Зато Боря рядом с ней сначала запел, а потом – с трудом, с огромными усилиями, заикаясь – заговорил, зато Гриша летал от счастья и был ей хорошим сыном, зато она согласилась жить с ними одним домом, не отделяясь, как делают некоторые. А для домашней работы есть же она, есть Зозой, да и Гриша с Борей никогда не отказываются, всегда помогают.

Захар было попытался поговорить с Гришей по-мужски, мол, воспитай свою жену, пусть матери по дому помогает и Борьку в ерунду не втягивает. Знаю я, говорил Захар, вашу оперу-балет, это сейчас только песенки, а завтра в колготках на сцену танцевать выйдет! Не потерплю дома такого! Чтобы закрепить свои слова делом, Захар велел унести из дома пианино. Зумруд видела, как шептались потом Гриша с Анжелой, как ласково и умоляюще смотрел на неё Гриша и с какой злобой стал смотреть на отца Боря и как потом они что-то все вместе решили. Только спустя годы Зумруд узнала, что Гриша арендовал для Анжелы целый класс в музыкальной школе, в котором она могла заниматься музыкой беспрепятственно. Иногда Анжела и Боря приходили домой вместе; говорили – встретились по дороге, но Зумруд подозревала, что там что-то ещё. Но высказывать своих подозрений не решалась. Не хотела нарушать тонкого, как паутинка, готовая вот-вот сорваться, состояния счастья, которым светились глаза детей. Перед ужином они собирались все вместе и, пока ждали Захара и Гришу, Анжела с Борей переговаривались на своём птичьем языке, которого никто, кроме них, в семье не знал.

– Лай собаки, ля первой октавы, а теперь – ре второй, – говорила Анжела.

– Калитка открывается, – отвечал ей Боря, – фа диез – соль, гравий шуршит, соль минор.

– Соль принести? – спрашивала Зумруд, услышавшая понятное ей слово.

– Да-да, – смеялся Боря, – и перец тоже.

Когда в комнату входил Захар, всё вдруг затихало. Было слышно, как тикают часы. Они переглядывались и смеялись одними глазами, как два нашаливших ребёнка.

Гриша радовался, что у Анжелы снова появился блеск в глазах, но Захар кричал, что, мол, пусть сама занимается музыкой, а Борю в покое оставит. Зумруд снова стало казаться, что от этих постоянных ссор над их домом сгущаются тучи, и эти тучи были чернее и страшнее того прозрачного тумана, который обволакивал её раньше. Зумруд не знала, как заставить их рассеяться. Ни многочасовые молитвы, ни стояние на коленях, ни стократное мытьё рук – ничего не помогало. Она то уговаривала Борю послушаться Захара, то Захара – быть мягче с Борей, то Гришу – уговорить Анжелу не поощрять Борю на этом пути. Ей казалось, что увлечение Бори музыкой станет пожизненной меткой у него на лбу, а ведь всё, чего хотела Зумруд, так это забыть о том, что когда-то Боря болел. Разве многого она хотела? Но чем взрослее становился Боря, тем он менее походил внешне на Захара и тем явственней было сходство с её братом Беней. Тем самым, о котором в семье старались не упоминать, как будто его не существовало. Зумруд и сама хотела забыть про него. Но как она ни старалась, ничего не получалось.

Часть вторая Рояль

1

Неожиданно для всех лучший скорняк фабрики «Пятигорская марка», в народе прозванной «Шубаевка», известный на весь регион ветеран шубного производства Яков Мордехаев был с позором уволен. В гуманной формулировке «по собственному желанию» ему было отказано, и трудовую книжку прожгло фразой «за несоответствие занимаемой должности». Много лет этого шубного гения пытались переманить к себе конкуренты, вьющиеся вокруг успеха, словно шакалы вокруг добычи. Эта новость стала сенсацией не только в узком шубном мире, но и за его пределами. Человек был уважаемый, известный и, казалось, неприкасаемый. Он работал на фабрике с самого её основания, сделав карьеру от простого дубильщика до начальника скорняжного цеха, и собирался работать до последнего дня. Но не вышло. Поговаривали, что причиной увольнения стал крупный брак, вызванный ошибкой в технологической цепочке (Как можно было начать процесс сушки шкурок до растяжки?), произошедшей по недосмотру Якова Мордехаева. Также шептались, что причиной увольнения был вовсе не брак, а личные мотивы молодого директора. На фабрике его называли Хозяином – за его педантичность, желание вникать во всё, даже самые незначительные детали. Строгость начальника была для сотрудников не в новинку, но всё же многие считали этот поступок Шубаева неоправданно жёстким, учитывая заслуги Мордехаева перед фабрикой и перед Борисом Шубаевым лично. У Мордехаева тут же появились заступники, однако Шубаев ни на какие переговоры не шёл, а всем просителям тут же показывал на дверь («Не нравится моё решение – отдел кадров на третьем этаже»).

– Бетонная стена, а не человек, – резюмировала позицию шефа тёща Якова Мордехаева, которая работала на фабрике главным экономистом. Но увольняться она всё же не стала.