Молоко львицы, или Я, Борис Шубаев

Рассказав очередную историю, Гарик обычно очень громко смеялся, и брызги от его слюны попадали на лицо собеседника. Борис терпел и Гарика, и его шутки, потому что он был, во‐первых, неплохим сбытовщиком, болтливым, что не удивительно для торговца, но честным, а во‐вторых, и в-главных, он когда-то дружил с Гришей. Поэтому Борис старался делать вид, что шутки его и вправду веселят. Иногда даже растягивал губы в усмешке. Очень скоро Борис понял, как может использовать непомерную гариковскую болтливость в своих целях. Если он хотел быстро донести какую-то информацию до масс, но при этом утечка должна была иметь неофициальный характер, он просто рассказывал это «по секрету» Гарику.

В этот раз Гарик долго охотился за Борисом, которого нигде не было, и по ходу его движения выплёскивалась, словно кипящая жижа из кастрюли, информация о том, что Шуба начал скупать инструменты, добавив по велению своей фантазии к коллекции Бориса скрипку Страдивари и гитару Леннона.

– Всё это, кроме рояля, он хранит в банковском сейфе, – рассказывал он так, будто видел не только рояль, скрипку и гитару своими глазами, но и сам лично был на приёме у Людовика XV, за чаем трепался со стариком Страдивари о своих рыночных (и его ремесленных) буднях, а с Джонни Ленноном обсуждал ливерпульский футбол и Ромкин «Челси».

А потом Галя позвонила и гробовым голосом сообщила, что по его – Гарика – вине Яшу уволили.

– В смысле – уволили?

– В прямом. Выкинули с работы. Взяли, как старый дырявый сапог, и выкинули.

Гарик тут же поехал на фабрику, чтобы разыскать Бориса и поговорить с ним по-мужски, но его там не оказалось, поэтому он поехал к нему домой. Он долго звонил и стучал, прежде чем ему открыли. Перед калиткой стояла мама Бори, тётя Зумруд, и непонимающими глазами смотрела на Гарика.

– Что случилось? – спросила она.

– Мне к Боре надо! – воскликнул Гарик. – Срочно надо с ним говорить! Зачем он Яшу уволил?

Зумруд вышла за калитку и, глядя Гарику в глаза, прошептала.

– Гарик, не шуми, пожалуйста. Боря болен и спит. Если ты его разбудишь, плохо будет всем.

– Ну ладно, – прошипел Гарик сквозь зубы, – только передайте, что я приходил. Он завтра увидит, кто такой Гарик! Все всё узнают!

2

Как слух о рояле дошёл до школы, Зоя не знала. Впрочем, для их маленького городка это было неудивительно. Любая новость, выходящая за пределы обыденности, была схвачена на лету, как воздушный шарик, потерянный неуклюжим толстым мальчиком, потому что он слишком увлёкся поеданием мороженого и не заметил, что шарик улетел, и все вокруг показывали на него пальцем – вон, шарик в облаках летает, и летал бы он там, и летал вечно, пока весь воздух из него не вышел. Так и со сплетнями. Вылетев однажды, они летают по городу в известном им одним направлении и приземляются лишь тогда, когда перестают быть сенсацией.

Удивление – это воздух сплетни.

Новость о рояле стала достоянием общественности всего за несколько дней, перетекая из уст в уста, из «Инстаграма» в «Телеграм», из «Вотсапа» в фейстайм лишь по собственной логике. И тем не менее Зоя, хоть и привыкшая к тому, что вокруг её семьи (и особенно вокруг дяди Бори) постоянно распускают сплетни, очень удивилась, когда на большой перемене к ней подошла Оля Морозова – их школьное совершенство, гордость класса, победительница всех возможных музыкальных конкурсов и без пяти минут студентка Московской консерватории – и, машинально приглаживая волосы, хоть ни один волосок не посмел бы выбиться из её идеально собранной в пучок конструкции, предложила вместе пройтись до столовки.

– А это правда, что у вас «Стейнвей энд санс Луи Пятнадцатый» дома стоит и что стоил он десять миллионов? – на одном дыхании, будто боясь, что не хватит воздуха, спросила Оля мышиным фальцетом. Так Оля говорила лишь тогда, когда очень чего-то хотела.

– Одиннадцать, – поправила Зоя, одновременно тыкая в экран оранжевого айфона. Оля с брезгливостью отметила, что руки у Зои исцарапаны, костяшки в болячках, а ногти обгрызаны. – А что?

Если бы Оля могла произнести это вслух, она бы сказала, что такой рояль – белый, с настоящим сусальным золотом, стоящий целого состояния – был для неё элементом сказки, а не реальности. Для Оли, привыкшей ютиться вместе с мамой и котом на тридцати метрах однушки в спальном районе «Белая ромашка», одиннадцать миллионов означали целую вселенную. На эти деньги можно было купить пять двушек, три трёшки или домик на «Цветнике», прямо у подножья Машука. Вышел – справа горы, слева город. Хочешь – в Нарзанную галерею иди водички попить, хочешь – просто прогуляйся, а хочешь – на Бесстыжие ванны или на Провал сходи, на «Эолову арфу» поднимись, весь город прямо у твоих ног. Дом в центре был недосягаемой мечтой Оли. А рояль в этом доме – космосом, другой галактикой. Даже ей, пианистке, приходилось довольствоваться синтезатором, который маме пришлось купить после жалоб соседей на шум, а на синтезаторе можно было играть в наушниках.