Молоко львицы, или Я, Борис Шубаев

– Ну да. Когда мне кажется, что я – корабль, который попал в шторм, я звоню Русику и узнаю, какой сейчас день, сколько сейчас времени, кто наш президент или какой цвет у помидора. Он не умничает, а отвечает: помидор – красный. Если бы я позвонила Вовану там или Алексу, они бы начали: бывают помидоры и розовые, и жёлтые, и зелёные. А для Русика есть только красный помидор. И это – счастье. Один ответ всегда лучше, чем два или три. И этот ответ у него есть. Он никогда ещё не спросил, зачем я задаю эти вопросы. Просто отвечает – и всё. Коротко, ясно. Он готов отвечать на все эти мои дурацкие вопросы даже в два часа ночи. Потом всё налаживается, шторм утихает и я могу заснуть. Русик – это моя единственная опора в хаотичном мире.

– Никогда бы не подумала, что ты – такая сильная и самодостаточная на первый взгляд – нуждаешься в опоре…

Оля обхватила стакан чая руками, и только теперь Зоя увидела, что Олины руки в тоненьких, едва заметных, лайкровых перчатках.

– Это всё мама, – отвечая на Зоин взгляд, сказала Оля. – Она не хочет, чтобы мои руки соприкасались с чем-нибудь ещё, кроме клавиш фортепиано. Перчатки мама шьёт мне сама – они должны напоминать мне постоянно, для чего мне, – Оля уткнула указательный палец себе в грудь, – мне! нужны руки. Мама обо мне заботится, и я рада этому. Всегда хорошо, когда о тебе есть кому позаботиться.

Зоя подумала, что слова Оли звучат возвышенно и в то же время низко. В одном предложении она умудрилась упомянуть маму целых три раза. Но стоит ли на неё за это обижаться? Если бы у неё, у Зои, была мама, она бы тоже упоминала её по три, по четыре, по десять раз в предложении.

– Мама думает, что у меня руки мёрзнут. Но они не мёрзнут. Мне часто холодно внутри, но при этом руки тёплые. А внутри как будто ледяной кол. Я его растапливаю, растапливаю, а он всё стоит и стоит. Ни одеяла, ни одежда тёплая не помогают. Только музыка…

Прозвенел звонок. Зоя встала, и Оля встала. В абсолютной тишине они пошли на урок.

За Зоей в школу был прислан дядин бронированный «Мерседес». Таких в городе было три: у мэра, у полпреда и у Бориса Шубаева. «Мерседес» огромной блестящей тушей возлежал прямо у входа в школу, почти касаясь лестницы, игнорируя запрет на парковку, и вызывал удивлённые перешёптывания. Все думали, что в школу приехал мэр, хоть никто его и не видел. Да и зачем мэру было делать такой крюк, если их школа находится буквально в двух шагах от Белого дома? Все разводили руками, но никто, даже школьный охранник, не посмел сделать водителю замечание. Он просто чаще выглядывал из окна, пытаясь разгадать загадку. Но из «Мерседеса» никто не выходил и никто в него не садился. Он так прилип к окну, чтобы не пропустить интригу с «Мерседесом», что на время утратил интерес к происходящему прямо за его спиной.

А за его спиной была Зоина ярость. Всё утро Зоя переписывалась с дядей Борей по «Вотсапу», пытаясь убедить его, что ей, Зое, никакая опасность не грозит и что это всё дядины пустые страхи. Но его заклинило. Он писал ей какие-то странные вещи, типа «над нами нависла туча» и просил «не терять бдительности ни на секунду». Когда Зоя на перемене позвонила ему и стала говорить, что он отнимает у неё последний глоток свободы, он прошептал, что говорить по телефону нельзя, и положил трубку. А потом написал ей странную эсэмэску, что, мол, разговоры под запретом, но они сейчас должны быть как кулак, и что она – его ближайший родственник и поэтому находится в связке с ним, и если враги захотят по-настоящему навредить ему, будут искать слабые места. И если Зоя не хочет просто сделать то, о чём он просит, пусть сделает это ради своей матери. «Такое впечатление, что ты ещё не понял, что она не с нами. Ты не даёшь ей уйти», – написала Зоя, однако она не могла не признать, что этот довод её по-настоящему испугал. Дядя Боря заклинал её матерью крайне редко. Последний раз это было аж восемь лет назад, когда он хотел, чтобы она во что бы то ни стало занималась музыкой. Зоя согласилась попробовать, хоть музыку ненавидела, но её спас преподаватель, убедивший Бориса в личной беседе, что способностей к музыке у Зои нет совсем и что мучить бедного ребёнка, отбирать у него детство нецелесообразно. Это последнее слово Зинаида Яковлевна, которая учила ещё её мать, произнесла по слогам. Не-це-ле-со-об-раз-но. «Вы поймите, – сказала пожилая учительница, – я ради Анжелочки моей любимой горы готова свернуть, но здесь нет ни малейшего камушка. Ни слуха, ни пластики рук, ни любви к музыке, ни упорства. Зоя – танк. У танка другие преимущества, но музыку из танка не извлечь».